Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Отъехав галопом от фронта батареи на довольно значительное расстояние со всей свитой, наместник захотел еще раз и персонально побеседовать с личным офицерским составом батареи. Все мы сидели на хороших собственных лошадях, а оружие холодное (кавказские шашки) было отлично. По сигналу трубача наместника «вызов командиров отдельных частей» все офицеры во главе с командиром батареи понеслись галопом к месту стоянки наместника. Мой текинский аргамак, непривычный к парадному строю, взволнованный музыкой, учением и криками, а главное – сильно раздобревший от овса, понес меня в карьер, и я врезался в гущу стоявших конных начальствующих, только в упор перед наместником остановив обеими руками своего ретивого коня. При толчке от остановки острие моей обнаженной шашки полоснуло меня лицу, кровь хлынула на мой мундир. Наместник, улыбаясь, громко заметил: «Весь поход провел ты в добром здравии; ни в одном бою тебя не ранило, а вот в мирное время на смотру получил форменную боевую рану, да еще шашкой!»

Рана оказалась легкой, потому что шашка скользнула по лицу почти плашмя. Словом, и здесь благополучная случайность. Слава Богу за все!

Наместник задавал разные вопросы, на которые отвечал за всех командир батареи. Свита равнодушно и безучастно нас всех рассматривала. Закончился этот разговор еще раз общей благодарностью и подачей руки командиру батареи. Нас отпустили, наконец, по домам.

Еще с большей ясностью предо мною вырисовалась вся незавидная участь оставаться заурядным строевым офицером, и я твердо решил подать рапорт командиру бригады о моем желании в эту же осень поступать в Артиллерийскую академию. На следующий день я это рапорт ему и подал, генерал Болтенко покачал головой и заметил, что после всех перенесенных невзгод мне, безусловно, необходимо отдохнуть и восстановить силы; он не против моего поступления, но дает мне добрый совет в моих же интересах. С этой целью он даже меня внес в списки тех лиц, которых предполагает отправить в этот сезон на курорт на полном казенном содержании.

Я почтительно и сердечно его поблагодарил за внимание, но заявил, что решения не изменю, прошу дать ход моему рапорту, а сейчас нуждаюсь сильно в отпуске хотя бы только на один месяц к моему отцу на хутор. И.Г. Болтенко охотно на это согласился, и отпуск я получил в тот же день. Забрав привезенные для родных подарки, я с первым же поездом помчался домой в свою коренную семью. Через четверо суток я был уже на станции Винница, а затем на почтовых примчался к отцу, где застал Маму и сестру Катю. Брату Коле дали знать, и он приехал на хутор. Радость была большая, но она омрачалась отсутствием дорогой сестренки Наташи, которую унес в три дня дифтерит. Мне об этом написали, но я получил письмо только очень поздно.

Расспросам не было конца. Мое решение безотлагательно идти в академию все родные одобрили. Проведя с ними около двух недель, я сердечно простился и поехал в г. Киев, где учились в университете мои младшие братья. Повидал там и братьев, и всех старых друзей, а также, конечно, и моего друга Надю. Я ей писал часто и длинные письма, так что у нас собрался целый том из моих описаний страны, людей и всех пережитых мною событий в походе в Ср[еднюю] Азию. Мое решение учиться и непременно поступить в академию она вполне одобрила.

Мой отпуск кончался, и я поторопился в г. Владикавказ. Здесь, поселившись особняком, я усердно принялся за подготовку и настойчиво работал все лето, почти никуда не показываясь. К началу августа я считал, что, пожалуй, не провалюсь на экзаменах, хотя по некоторым отделам еще чувствовал себя некрепким. Зато общая усталость давала себя знать.

В период подготовки, видя спокойную жизнь моих отдыхающих после походы боевых товарищей, слыша ласковые упреки кавказских друзей о том, что хочу их покинуть и уклоняюсь от знакомства с ними, я задавал себе вопрос, правильно ли я поступаю, идя сразу без передышки в школьные и очень суровые условия. Попробую теперь набросать кратко результат моих тогда размышлений о том, что мне дали два года офицерской жизни и чего я мог ожидать в дальнейшем, оставаясь в тех же условиях в строевой службе.