Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Когда заехал за мной фон Б[люммер], то я откровенно ему высказал свое мнение относительно манер и порядочного одичания во время похода. Я просил его по-товарищески поруководить мною, особенно еще потому, что меня пригласили обедать, а обычаев английских за столом я совершенно не знал. Блюммер сразу стал серьезен и сказал мне: «Я очень рад, что ты так откровенно на эту тему заговорил и даешь мне дружеское право предложить несколько советов. Когда мы с тобой обедали у меня вдвоем, мне, скажу теперь откровенно, очень не нравилось многое в твоей манере есть, например, ты ел соус и брал в рот мясо ножом; ел мясо без горчицы и соли; налил слишком полный бокал красного вина и частью его выплеснул на скатерть; во время еды слишком близко наклоняешься к тарелке, широко расставлял локти; разговаривая во время обеда, облокотился на стол, повернувшись боком; салфетку заложил концом за галстук; обтирая губы салфеткой, совершенно ее развернул точно платок. Вот мои главные замечания. Говорю тебе, как другу, так как искренне тебя люблю и желаю, чтобы ты нигде не попадал в смешные положения. В наших средних чисто русских семьях все это считается совершенным пустяком, и никто на это не обращает внимания. Но ты прав, у англичан, даже очень скромного общественного положения, а тем более в фешенебельных семьях, строгое соблюдение всех приличий считается делом очень серьезным; о человеке слагается мнение по его манере говорить, держать себя прилично во всех положениях, а в частности, за обедом. Ты мне очень дорог, и я искренне желаю тебе быть полезным. Прими мои советы, и все будет превосходно. У тебя слишком много положительных данных, и только эти мелочи портят впечатление. Надо их не забывать и твердо взять себя в руки».

Я сердечно поблагодарил его за советы и просил, если возможно, упреждать меня в трудных случаях, и вообще, поруководить, так как охотно желаю избавиться от моих диких привычек и манер, которые другим неприятны.

Мы отправились в его экипаж, а через несколько улиц подкатили к большому дому, где во II экипаже, в очень солидно меблированной квартире, проживал родственник фон Б[люммера] со своей сестрой. С фон Б[люммером] хозяева квартиры обнялись по-родственному, и он меня им представил. Писатель был человек лет 40 с небольшим, бритый и по внешности типичный солидный англичанин; его сестра – девица лет 38 – такая же высокая и мускулистая, как ее брат, с очень открытым и приятным выражением лица. Приняли меня дружески, заявив, что много слышали обо мне от их дорогого родственника. Оказалось, что писатель приехал в Петербург уже около полугода и, по-видимому, скоро не собирается уезжать в Англию, интересуясь экономическими вопросами в России.

Скоро приехали еще какие-то знакомые хозяев. Разговор шел по-английски, но я плохо владел этим языком и больше слушал. Ради меня перешли на французский язык, но фон Б[люммер] умудрялся так быстро переводить с русского на английский язык и обратно, что разговор стал общим и только по-английски. Сестра хозяина подала мне руку, и все перешли в столовую, где в цветах сервирован был стол со множеством приборов, положенных около каждой тарелки с трех сторон и притом разной величины. В мозгу я мучительно перебирал все дружеские советы, как бы не спасовать в чем-либо теперь.

Все, кажется, шло благополучно, и улыбкой фон Б[люммер] давал мне это знать. Обед из пяти блюд подходил к концу: рыбу я ел серебряной вилочкой; ножом только мясо резал. Но кто-то из дам обратился ко мне с вопросом на плохом французском языке. Я повернулся к этой даме и отвечал ей, держа руку с ножом локтем на столе. Случайно взглянув в сторону фон Б[люммера], я заметил на его лице выражение ужаса и тогда только положил свой нож. В конце самого обеда было подано в индийских банках, оплетенных тонким тростником, имбирное варенье, которое мне подали первому, так как дамы взять его отказались. Я очень люблю сладкое. Приятный запах этого варенья, которое я увидел первый раз в своей жизни, побудил меня поступить по моему вкусу: я вилкой взял целиком довольно приличный корень, величиной с небольшую грушу. Не обращая никакого внимания на других, я скромно стал его резать серебряным ножом, а вилочкой уплетать кусок за куском. Громкий кашель фон Б[люммера] заставил меня взглянуть на него – его лицо выражало страдание. Но когда я взглянул на дам, я ощутил холод во всём теле: на лицах англичанок выражался нескрываемый ужас. Оказалось, что из мужчин тоже мало кто взял этого имбирного варенья и то лишь очень маленькие кусочки. Трудно передать мой конфуз, но хозяева быстро ликвидировали этот инцидент, пригласив всех в гостиную, куда нам подали черный кофе и коньяк.

После обеда хозяин-писатель очень деликатно выразил желание, когда я найду свободное время, поделиться с ним своими личными впечатлениями о походе. Мы условились о дне. Некоторое время еще длился разговор общего характера, а затем мы с фон Б[люммером] откланялись хозяевам, и он отвез меня домой на мою квартиру.