Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Приказание было исполнено. В это время спешно вошел в аудиторию один из чинов администрации академии и доложил что-то Драгомирову на ухо. Генерал сейчас же поднялся, и оба спешно удалились. Михеев, сидя за отдельным столиком, подпер склоненную голову руками и не шевелился, пораженный так неожиданно постигшим его обвинением в нечестности. Ясно было нам, что он приняться за эту работу не мог или не хотел. Штаб-офицер смотрел на него с изумлением. Экзамен продолжался без Драгомирова. Примерно через полчаса Михеев был спешно вызван вниз, в профессорскую комнату, к начальнику академии. Он потом рассказал нам, что с ним произошло.

В профессорской стоял Драгомиров и громко обсуждал поступок Брандера. Но когда он заговорил о вероятности подлога также и со стороны сотника Михеева, то ему резко возразил старый профессор черчения и съемки генерал-лейтенант Петров, закричав:

– Этого быть не может! Казачий сотник Михеев один из самых лучших моих учеников во всем втором курсе!

Драгомиров, рассердясь, приказал немедленно принести работу сотника Михеева из аудитории. Когда эту работу увидел генерал Петров, он громко заявил, что узнает руку сотника Михеева. Драгомиров смутился и послал тогда за напрасно обиженным слушателем академии. Когда Михеев вошел в шумную профессорскую, все замолчали, и только генерал Петров радостно его приветствовал, говоря:

– Вот, вот, вот! Он-то и есть сотник Михеев! Лучший балл во всем курсе я ему поставил!

Генерал Драгомиров со слащавой улыбкой обратился к Михееву и сказал:

– Ну, прости меня, братец, я ошибся! Иди себе с Богом!

Переконфуженный и взволнованный всем этим инцидентом сотник поторопился вернуться к нам. Больше Драгомиров к нам на этот экзамен не приходил. Но мы теперь от всякого экзамена, на котором присутствовал генерал Драгомиров, ожидали какого-либо подобного инцидента. И по существу, и по форме такой прием обращения со слушателями академии казался нам неприятным и непедагогичным. На душе от всех подобных выходок оставалась какая-то горечь.

В экзамены мы зарылись с головой. Никаких других интересов, кроме экзаменов, мы теперь не признавали. Приходилось упорно работать все ночи в неделю до утра. Нервы напрягались тяжко. Но… «все проходит»… Прошли и все экзамены. К несчастью, для значительного числа из нас и эти экзамены оказались конкурсными. Перешли далеко не все из 50-и второкурсников и ряды наши поредели.

Начались полевые съемки: полуинструментальная (10 кв. верст) глазомерная. Съемки производились в окрестностях и уезде города Гатчины, среди множества красивых дачных мест, где невольно заводились новые знакомства. Особенно поразило меня знакомство с семьей Паткуля (бывшего желтого кирасира[159] гвардии). Он сильно расхворался наследственным в его семье туберкулезом как раз в то время, когда сделал предложение любимой девушке, отвечавшей ему искренней и глубокой взаимностью. Врачи признали его состояние безнадежным. Сам знаменитый тогда доктор Боткин порекомендовал скорее увезти больного на юг Франции, где, может быть, жизнь в молодом организме продлится еще 3–4 месяца, а затем наступит неизбежный конец.

Невеста была в отчаянии, но не растерялась, а умолила своих и жениха родителей обвенчать их у постели больного. Оба были единственные дети у своих родителей. Добившись своей цели, молодая супруга заявила мужу, что он осужден врачами на смерть.

– Ты, мой дорогой муж, прежде всего мужчина, а потому спокойно должен этого решения ожидать. Но умирать я отвезу тебя в собственную свою усадьбу в Гатчинском уезде: там мы и встретим вместе неизбежный конец.

В тот же день она в особом вагоне отвезла мужа к себе… И… прошло преблагополучно 8 лет совместной счастливой жизни этой пары, когда я встретил случайно на съемке в лесу высокого, загорелого и худощавого и жилистого человека, когда-то приговоренного к неизбежной смерти Боткиным Познакомившись со мною, как хозяин леса и дачи, Паткуль пригласил меня на свою дачу к обеду. Дома меня встретила молодая, сильно загоревшая и по-крестьянски одетая интеллигентная женщина, которая представила мне своих двух детей, 5-и и 7-летнего возраста (девочку и мальчика), вполне здоровых на вид. Рассказав мен всю свою историю, Паткуль сильно ударил себя в грудь и громко сказал:

– Только уму, сердцу и решимости моей жены я обязан том, что 8 лет я живу после докторского смертного приговора, имея счастье видеть жену и наших собственных детей. Но я никогда не ночую в Петербурге; езжу туда только по крайне важным делам два-три раза в год по два-три часа, чистый воздух, неустанный сельский труд, регулярная счастливая во всех отношениях семейная жизнь сделали из меня, бывшего кутилы и прожигателя жизни, совершенно здорового и трудящегося человека.

Я с искренним удовольствием провел у них несколько часов, успев даже вычертить там засветло исполненную до полудня работу без потери времени на хождение днем.