Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

С другой стороны, мне что-то внутри подсказывало, что в этом противоречии кроется и большая сила: ведь в неудовлетворенности достигнутым – залог прогресса всего живущего на земле. И голова заработала снова: неужели же жизнь, которую я веду теперь в станице, и есть то, чего я до сих пор добивался?! Знакомство со станичной жизнью показало мне неудовлетворительные и несимпатичные стороны такого существования. Ну, а здесь разве я нашел то, что искал?! Поговорить об этом по душе было не с кем. Я поторопился лечь и забыться сном. Но мысли разные еще долго сверлили мою голову; я мечтал, пока еще свободен и ничем не привязан к месту, как можно больше познать и все увидеть собственными глазами, так как в таком только движении нет и не может быть места скуке и тоске. Захотелось не из мертвой, а из живой книги природы познакомиться с задачами и целью жизни человека. Этот результат моих мыслей резко повлиял и на все дальнейшие мои действия и поведение на службе и в жизни.

Жизнь моя в батарее протекала, в общем, регулярно. Каждое утро я был в школе, где у нас шли с переменами занятия до обеда. В послеобеденное время я занимался со своим взводом. Перед вечером, если не очень плохая погода, обязательно катался верхом по окрестностям станицы. Однажды в довольно теплый для ноября день я вечером выехал довольно далеко из станицы и потому рысью возвращался домой. Въехав в район виноградных садов, окружавших станицу, я перешел в шаг, а затем остановился. Из-за стенки сада слышался приглушенный человеческий стон и хлопанье ударов. Я быстро обогнул стенку и въехал в сад.

Мне представилась такая картина: выпряжена телега, на которой сидит старая казачка, а около волов, поодаль, старый казак; на телеге лежит голая молодая женщина со связанными руками и ногами, а голова прикрыта буркой. Молодой бравый казак плетью бьет лежащую, приговаривая что-то. Старшие спокойно созерцают экзекуцию.

Я выхватил из кобуры револьвер и закричал:

– Стой! Что ты делаешь, мерзавец!

– Жену учит, – отвечала за казака старуха с воза.

– Перестать сейчас же, – крикнул я казаку.

Тот только нагло усмехнулся и продолжал битье.

Я крикнул, что сейчас же буду стрелять и убью его за неисполнение моего приказания. Он, видимо, еще не попиравший субординации, остановился.

– Брось плеть и отдай честь по уставу! – крикнул я.

Казак повиновался. Тогда вступились старики, громко протестуя, что я вмешиваюсь в семейное дело.

– Это не семейное дело, а уголовное, и вы, мерзавцы, за все это ответите по закону. Развязать женщину, иначе стрелять буду за малейшее ослушание.

Казаки неохотно повиновались. Избитая была уже в обмороке. Ее кое-как одели и взвалили на воз, в который впрягли волов. Я ехал с револьвером сзади и проконвоировал воз со всеми участниками драмы до станичного управления, где и сдал их атаману.

Атаман, казачий урядник, вежливо выслушал меня и, пожав плечами, отвечал равнодушно:

– Обычное дело, Ваше благородие! Муж вернулся из полка в России на льготу, мать евоная и рассказала ему, как жена тут короводилась. Вот и решили ее проучить. Дело просто!..

Я поторопился уйти, пробормотав что-то насчет закона об истязании.

Присмотревшись ближе к жизни казаков, я убедился в грубости, жестокости нравов во многих отношениях. Через несколько времени я слышал, что над выпоротой и мною уже посмеивались:

– Ну, пофартило, Раисе-то: только муж поучить ее как следует собрался, а на них и нанесло поручика. Не дал бабу бить, еще и в станичное всех припер!

Сама Раиса потом весело с подругами пела, видимо, основательно примирившись с мужем. Надо мной же и подтрунивали.

Но скоро произошло в станице событие посерьезнее, заставившее всех «иногородних» пережить несколько тяжелых недель тревоги.

В конце ноября в одном из казачьих домов станицы шел пир горой: семья праздновала свадьбу сына. Гостей было много и из соседних станиц, и все вооруженные. Пьянство шло уже четвертые сутки. Один из местных дебоширов, пропив, по-видимому, последние остатки рассудка, был вытолкнут кем-то из дома. Озлобленный, он вооружился колом, выдернутым из ближайшей изгороди, и стал бить всех встречных на улице.

Было уже очень темно, когда этот полоумный попал в улицу, по которой шел ему навстречу с какой-то местной дамой капитан Янжул. Разобрав в идущем офицера, дебошир с диким криком бросился на него и ударил его колом по голове; случайно кол попал так, что лишь скользнул по черепу, поранив глаз и ухо. Выхватив револьвер, капитан Янжул упредил выстрелом второй удар и убил наповал казака-дебошира.

На выстрел и крики кто-то закричал: «Нападение!» Бросились на колокольню и ударили в набат. Скоро заволновалась вся станица, и, поспешно вооружаясь, из домов высыпали казаки. Сначала никто ничего не мог разобрать, но скоро пошла по станице гулять речь: «Офицеры бьют из револьверов казаков!» Около трупа убитого собралась огромная толпа, среди которых голосила жена убитого, а пьяные кричали: «Давай сюда солдатского капитана! Мы покажем ему, как стрелять казаков!»