Был воскресный обычный базар, и на площадь прибыло несколько огромных горских арб, запряженных буйволами и высоко нагруженных ароматным альпийским сеном. Я был дежурным по гарнизону. Обойдя весь широко раскинувшийся торг, я уже возвращался в свою квартиру через площадь, когда заметил коло одной из арб с сеном толпу над чем-то хохочущую. Я подошел, толпа раздвинулась. Выпряженная арба с сеном и около нее лежащие равнодушно буйволы, но, почти касаясь спиной сена, у арбы стоял маленький мальчик-горец, опрятно и щеголевато одетый в свой национальный костюм, с обнаженным маленьким кинжалом в руках, по-видимому, приготовившийся отразить нападение. Вокруг арбы бегало несколько казачат, дразнивших всеми способами маленького чеченца, отскакивая ловко назад или в сторону от удара кинжалом. Взрослые казаки, стоявшие поодаль и кольцом около арбы, со смехом поощряли эту забаву казачат. Я остановил хулиганов, прикрикнув на них, а взрослых пристыдил за пренебрежение к самым основным правилам гостеприимства, но и за то, что они не сдержали сами скверной выходки мальчишек.
Подойдя к маленькому горцу, я потрепал его по плечу, показал знаком, что кинжал надо спрятать в ножны и постоял около него, пока не разошлись пристыженные казаки, а с ними и озорные мальчишки. Через площадь в это время ко мне быстро приближался высокий горец с лицом в старых боевых рубцах, видимо, очень взволнованный. На плохом русском языке он выразил мне свою благодарность за выручку сына из неприятного положения. Я ответил, что это мой долг как офицера, а перед Богом и Царем в нашей стране мы все равны и должны быть справедливы во взаимных отношениях. Горец почтительно поклонился, и мы расстались.
Однако, инцидент этим не закончился. Перед вечером ко мне на квартиру верхом заехали два горца: один из них отец мальчика, другой его дядя. Оба они еще раз почтительно поблагодарили за внимание к мальчику и объявили мне, что теперь я для них навсегда буду «кунак», и об этом известно будет во всех родственных им аулах. Мы расстались.
По справке об этих горцах я узнал, что отец мальчика по имени Казбекар – старшина одного из «мирных» аулов, а мальчика-сына зовут Хаджи-Мурад. Казбекар давно известен в батарее, так как часто привозит на продажу сено, зерно и охотно берется поставлять его в крупных количествах, хотя живет далеко в горах, куда казаки и наши люди не ездят, считая эти места опасными.
Я не придал всему этому никакого особого значения. Однако, недели через три явились ко мне Казбекар с братом и мальчиком Хаджи-Мурадом. После обычных восточных приветов Казбекар сказал: «Мы собрали о тебе сведения и считаем тебя другом (кунаком). У меня давно есть желание выучить сына русскому языку и грамоте. Теперь я посоветовался со своими и решил просить у тебя милости: прими в науку моего единственного сына. Ему уже 7 лет, и надо его учить, но кроме тебя я ни одному русскому не доверю. Он будет тебя слушать, как отца, и все исполнит, что ты ему скажешь». Я недолго раздумывал. Детей я очень любил и люблю. Места у меня в доме много; еды тоже хватит, а развлечение заниматься с мальчиком – очень кстати. Я согласился. Горцы крепко пожали мне руку, что-то оба говорили мальчику, который кивал головой, а затем уехали.
К концу 1879 г. я был окончательно устроен, а время мое заполнено.
Новый 1880 год я встретил скромно в своей квартире в ст. Михайловской. У меня в домике было четыре небольших комнаты: одна – лаборатория нефтяного предпринимателя с разными мне ненужными аппаратами; одна – моя спальня; столовая, она же кабинет для работы; в последнюю небольшую комнатку я устроил своего воспитанника, семилетнего чеченца Хаджи-Мурада; в кухне жил мой милейший вестовой Копач.
Получал я в это период жалованья всего 53 рубля в месяц. За истекшее время я успел вернуть командиру батареи и капитану Янжулу истраченные на мои нужды деньги, а затем жил скромно, без долгов.
С моими родными я переписывался редко, но регулярно. От сестрицы Наташи получил первое в жизни и очень милое письмо, в котором она описывала свою гимназическую жизнь, но жаловалась на неимение часов, без которых трудно быть аккуратной. Кстати, кто-то в станице продавал дамские серебряные часики. Как только я услышал об этом, немедленно же их купил (кажется, за 23 р[убля]) и отправил милой сестренке, от которой скоро получил восторженную благодарность.
Кое с кем из друзей тоже переписывался, хотя редко. К проживающим здесь офицерам под праздник Св. Крещения (из г. Владикавказа и других[мест], или стоянок частей бригады) приехали погостить родственники, почти исключительно молодежь обоего пола. Морозы установились крепкие, а снег к этому времени лежал довольно пышным ковром. В окрестностях станицы по р. Сунже появились в большом количестве волки, которые стаями выходили и на почтовый тракт.