Перечел «Прикованного Прометея» Эсхила. Мы были воспитаны в духе гуманизма, и если бы оказалось, что мы не в состоянии выдержать испытаний, то зачем тогда нам оно, такое воспитание? Сила, Власть толкают к крутому обрыву нечестивца, осмелившегося предложить людям огонь, орудие искусства. Он, этот нечестивец, с чистым сердцем соглашается идти навстречу судьбе. Новые хозяева господствуют на Олимпе. Беспредельная власть у Зевса, опирающегося на законы, им же самим сотворенные. Прометей отказывается покориться своему угнетателю, смириться с насилием, как ему советует Океан. «Настанет день, – восклицает он, – когда Зевс, который сейчас надменен и счастьем горд, – смирится… Так пускай царит,
Обращаясь к старшей Океаниде, Прометей говорит:
И старшая Океанида повела себя так же мужественно, как и Прометей:
Герой Эсхила, вероятнее всего, был божеством; но как трогает наши сердца, сердца людей, это божество, которому поклонялись афинские гончары, считая его своим покровителем!
И какое поразительное сходство с тем, что происходит теперь! В древней мифологии Прометея освобождает стрела Геракла, сразившая на Кавказе Зевсова орла. Высокие думы Эсхила, этого гордого участника Марафонского и Саламинского боев, его энергия и решимость, с которыми он отстаивает в борьбе с варварами чистоту эллинских традиций, его приверженность справедливости и праву, презрение к смиренным и трусам, его завет всегда уметь владеть собой – как все это поучительное наши дни, когда в стране царят гонения. Там, на крутой вершине, прикованный Прометей был учителем всех тех, кто страдал за попытку улучшить судьбу людей. Лучи солнца его сжигали. Но, как замечательно сказал поэт «он будет ждать, чтоб день закрыла ночь пестро одетая, и снова солнце раннюю росу сожжет».
Спокойно переносит свои ужасные страдания Прометей.
Мы всего лишь слабые существа по сравнению с этим богом, или, по крайней мере, с героем. Здесь, на своем утесе, в Дофине, я слишком далек от моря и не могу принимать у себя Океанид. Тщетно высматривал я в небе их крылатые колесницы. Вместо них взору представали стаи современных птиц – они пролетали высоко над моей башней, направляясь в дальние края. Тут были и птицы, летевшие в Италию: пусть они напомнят ей, что свободные страны все еще существуют. Меня не приходили утешать дочери Тэфии с обнаженными ногами. Но здесь, в безграничной тишине иной пустыни, на этом увитом плющом утесе, до меня отчетливо доносились голоса: они вели со мной разговор о моей родине.
Мой утес – это лишь частица Дофине, который длительное время, вплоть до XIV века, был оторванным от Франции.
Здесь умирают Альпы. Бурные реки катились по этой земле – через ледники, леса, луга, низины, болота. Во времена Цезаря ее населяли мужественные аллоброги. Этот народ сражался с Ганнибалом. Аллоброги также презирали предателей и поэтому помогли Цицерону разоблачить Катилину. Шли века, и провинция раскололась на целый ряд крошечных владений, подобно тому, который служит мне прибежищем. Здесь жили мелкие дворяне, неугомонные, всегда готовые повоевать, совершить грабеж. В отличие от районов с развитым феодализмом, никакой иерархии здесь не существовало. Франция постепенно проникла в это царство анархии, подчинила его себе, установила строгий порядок. В середине XIV века она аннексировала эту провинцию. С тех пор старший сын короля стал называться дофином.