Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

В фашистских движениях имелись революционные элементы, поскольку в них участвовали люди, стремившиеся к коренному преобразованию общества, часто в явно антикапиталистическом и антиолигархическом направлении. Однако скаковой лошадке революционного фашизма не удалось даже взять старт. Гитлер быстро устранил тех, кто принимал всерьез составную часть “социалистическая” в названии “национал-социалистическая рабочая партия” – чего он сам, конечно, не делал. Мечта маленького человека о возврате к некой благословенной средневековой эпохе с потомственными землевладельцами, искусными ремесленниками наподобие Ганса Сакса[31]

и девушками с белокурыми косами не могла быть воплощена в жизнь в крупных государствах двадцатого века (разве что в кошмарной версии планов Гиммлера о расово очищенном народе), и менее всего при режимах, которые, как итальянский и немецкий фашизм, твердо шли по пути модернизации и технического прогресса.

Чего действительно достиг национал-социализм, так это радикальной чистки старой имперской верхушки власти и государственных учреждений. В конце концов, единственной группой, поднявшей в июле 1944 года восстание против Гитлера и в результате уничтоженной, стали несколько офицеров старой прусской армии. Разрушение старой элиты и прежних структур, после войны подкрепленное политикой оккупационных армий западных стран, в конечном итоге позволило обеспечить Федеративную Республику Германию гораздо более прочной основой, чем была у Веймарской республики в 1918–1933 годах. Последняя, в сущности, осталась не чем иным, как побежденной империей, но без кайзера. У нацизма действительно существовала социальная программа для широких масс, которая частично была осуществлена: отдых, спорт, в планах имелся “народный автомобиль” “фольксваген”, который стал после Второй мировой войны известен во всем мире как “жук”. Но главным его достижением стало прекращение Великой депрессии, что нацисты сделали более эффективно, чем любое другое правительство, так как в их антилиберализме имелась своя положительная сторона – он не подразумевал априорной веры в свободный рынок. И все же нацизм был не кардинально новым, а перекроенным старым режимом, в который были влиты новые силы. Подобно империалистической милитаристской Японии 1930‐х годов (которую никто не мог назвать революционным государством), его нелиберальная капиталистическая экономика достигла поразительных успехов в развитии динамичной промышленной системы. Экономические и другие достижения фашистской Италии были гораздо менее впечатляющими, что она и продемонстрировала во Второй мировой войне. Ее военная экономика была крайне слабой. Разговор о “фашистской революции” оставался не более чем риторикой, в которую, правда, искренне верили многие рядовые итальянские фашисты. В Италии этот режим более откровенно защищал интересы старых правящих классов, да и возник он как защита от революционных волнений, начавшихся после 1918 года, а не как реакция на травмы Великой депрессии и неспособность правительства преодолеть их, как произошло в Германии. Итальянский фашизм продолжил процесс объединения Италии, начавшийся в девятнадцатом веке, что позволило сформировать более сильное и централизованное правительство, и достиг некоторых значительных успехов. Например, только ему из всех итальянских режимов удалось разгромить сицилийскую мафию и неаполитанскую каморру. Однако историческое значение итальянского фашизма состояло не в его целях и достижениях, а в том, что он впервые продемонстрировал миру новую версию победы контрреволюции. Муссолини вдохновил Гитлера, и Гитлер никогда не переставал признавать приоритет итальянского фашизма. С другой стороны, он долгое время оставался аномалией среди радикальных правых движений по причине терпимости и даже определенного пристрастия к авангарду и модернизму в искусстве, а также в некоторых других отношениях, в частности (до тех пор пока Муссолини не стал сотрудничать с Германией в 1938 году) – из‐за полного отсутствия интересак антисемитизму.

Что касается тезиса о “монополистическом капитализме”, то дело в том, что большой бизнес может договориться с любым режимом, не лишающим его права на собственность, и каждый режим, в свою очередь, должен договариваться с ним. Фашизм не в большей мере являлся “выражением интересов монополистического капитала”, чем американский “новый курс”, британские лейбористские правительства или Веймарская республика. Большой бизнес начала 1930‐х годов не особенно хотел, чтобы к власти пришел Гитлер, и предпочел бы более традиционный консерватизм. До Великой депрессии капитал оказывал Гитлеру очень небольшую поддержку, зачастую запоздалую и нерегулярную. Однако после прихода Гитлера к власти бизнес стал с радостью сотрудничать с ним, используя рабскую силу и труд заключенных концлагерей во время Второй мировой войны. Большой и малый бизнес, несомненно, получил выгоду от экспроприации евреев.