Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Эти консервативные средние классы стали потенциальными или даже активными сторонниками фашизма в результате политических сражений в период между мировыми войнами. Казалось, угроза либеральному обществу и всем его ценностям исходит исключительно справа, а угроза социальному порядку – слева. Средние классы выбирали свою политику в соответствии с собственными страхами. Традиционные консерваторы, как правило, симпатизировали демагогии фашизма и были готовы объединиться с ним против главного врага. Итальянский фашизм имел довольно сильную поддержку прессы в 1920‐е и даже в 1930‐е годы, за исключением либеральных левых газет. “Но для дерзкого эксперимента фашизма это десятилетие не было плодотворным в искусстве управления государством”, – писал Джон Бьюкен, видный британский консерватор и автор триллеров (вкус к написанию триллеров, увы, редко сочетается с левыми убеждениями) (Graves/Hodge, 1941, р. 248). Гитлера привела к власти коалиция традиционных правых, с которыми он впоследствии расправился. Генерал Франко включил в свой национальный фронт не очень влиятельную в то время испанскую “Фалангу”, потому что выступал в качестве представителя союза всех правых сил против коммунистической угрозы. К счастью, во Второй мировой войне он не присоединился к Гитлеру, послав тем не менее добровольческий отряд под названием “Голубая дивизия” воевать против коммунистов в России. Маршал Петен, безусловно, не был фашистом и не симпатизировал нацистам. Одна из причин, почему так трудно было после войны отличить убежденных французских фашистов и прогерманских коллаборационистов от сторонников вишистского режима маршала Петена, заключалась в том, что между ними нельзя было провести четкой границы. Те, чьи отцы ненавидели Дрейфуса, евреев и проклятую Республику (некоторые деятели вишистского режима были в то время уже достаточно взрослыми, чтобы хорошо сохранить это в памяти), постепенно становились фанатичными приверженцами Гитлера. Одним словом, “естественный” альянс правых в период между мировыми войнами составлял широкий спектр от традиционных консерваторов и старомодных реакционеров до крайних экстремистов, сторонников фашистской патологии. Традиционные консервативные и контрреволюционные силы в обществе были многочисленны, но зачастую инертны. Фашизм сообщил им динамику и, что, возможно, более важно, явил пример победы над силами, нарушающими порядок (вспомним вошедший в поговорку аргумент в пользу фашистской Италии, что “Муссолини заставил поезда ходить по расписанию”). Точно так же как стремительные действия коммунистов после 1933 года вдохновили дезориентированные, лишившиеся руководства левые силы, так и успехи фашизма, особенно после захвата власти в Германии национал-социалистами, заставили увидеть в нем движение будущего. Сам факт, что в это время фашизм, хотя и на короткое время, появился на политической сцене консервативной Великобритании, показывает действенность подобной “демонстрации силы”. То, что он обратил в свою веру одного из самых видных политических деятелей и получил поддержку одного из главных газетных магнатов, более важно, чем то, что порядочные политики вскоре покинули движение сэра Освальда Мосли, a Daily Mail

лорда Ротермира довольно быстро прекратила свою поддержку Британского союза фашистов. Ведь Великобритания в то время по праву повсеместно считалась примером политической и социальной стабильности.

III

Подъем правых радикалов после Первой мировой войны, несомненно, явился реакцией на ставшую реальной опасность социальной революции и прихода к власти рабочего класса, в частности на Октябрьскую революцию и ленинизм. Без этих факторов фашизм бы не возник. Хотя в ряде европейских стран крайние правые демагоги создавали политическую шумиху и проявляли агрессивность еще с конца девятнадцатого века, до 1914 года их почти всегда удавалось держать под контролем. Апологеты фашизма, возможно, отчасти правы, считая, что Муссолини и Гитлера породил Ленин.

Однако никоим образом нельзя оправдывать варварство фашистов, утверждая, что его якобы вдохновила жестокость русской революции, что любили делать некоторые немецкие историки в 1980‐е годы (Nolte, 1987).