Эра Меркурия. Евреи в современном мире

О Петре Великом я знал наизусть из книжки Пуцыковича и стихов Пушкина. Я навзрыд сказал эти стихи, человечьи лица покатились вдруг в мои глаза и перемешались там, как карты из новой колоды. Они тасовались на дне моих глаз, и в эти мгновенья, дрожа, выпрямляясь, торопясь, я кричал пушкинские строфы изо всех сил. Я кричал их долго, никто не прерывал безумного моего бормотанья. Сквозь багровую слепоту, сквозь свободу, овладевшую мною, я видел только старое, склоненное лицо Пятницкого с посеребренной бородой. Он не прерывал меня и только сказал Караваеву, радовавшемуся за меня и за Пушкина:

– Какая нация, – прошептал старик, – жидки ваши, в них дьявол сидит[191].

По случайному, надо полагать, совпадению Самуилу Маршаку достался тот же вопрос. И ответил он теми же строками:

Я набрал полную грудь воздуха и начал не слишком громко, приберегая дыхание для самого разгара боя. Мне казалось, будто я в первый раз слышу свой собственный голос.

Горит восток зарею новой.Уж на равнине, по холмамГрохочут пушки. Дым багровыйКругами всходит к небесамНавстречу утренним лучам.

Стихи эти я не раз читал и перечитывал дома – и по книге, и наизусть, – хотя никто никогда не задавал их мне на урок. Но здесь, в этом большом зале, они зазвучали как-то особенно четко и празднично.

Я смотрел на людей, сидевших за столом, и мне казалось, что они так же, как и я, видят перед собой поле битвы, застланное дымом, беглый огонь выстрелов, Петра на боевом коне.

Идет. Ему коня подводят.Ретив и смирен верный конь.

Почуя роковой огонь,Дрожит. Глазами косо водитИ мчится в прахе боевом,Гордясь могучим седоком…

Никто не прерывал, никто не останавливал меня. Торжествуя, прочел я победные строчки:

И за учителей своихЗаздравный кубок поднимает…

Тут я остановился. С могучей помощью Пушкина я победил своих равнодушных экзаменаторов[192].

Допущенные к жизни всех людей на земле, они открывали мир. А мир, как провозглашал халат Галины Аполлоновны, состоял из драконов, птиц, дуплистых деревьев и бесчисленного множества других вещей, которые аполлонийцы именуют “природой”. “Чего тебе не хватает?” – спросил медноплечий, бронзовоногий Ефим Никитич Смолич робкого мальчика, который писал трагедии и играл на скрипке, но не умел плавать.