Эра Меркурия. Евреи в современном мире

У Левитана был Чехов, у Бакста – Дягилев, у Леонида Пастернака – Толстой, а у Антокольского, Маршака и многих других – Владимир Стасов. Русская высокая культура открывала “могучую гармонию” в душах еврейских “заморышей”, a еврейские заморыши открывали для себя высокую русскую культуру (как свою первую любовь). Для Леонида Пастернака Толстой воплощал “принцип любви к ближнему”. Скульптор Наум Аронсон получил заказ на бюст Толстого:

У меня имелись большие надежды и честолюбивые замыслы, но никогда не домогался я ваять богов – одним из которых и был для меня Толстой. Даже приблизиться к нему казалось святотатством[196]

.

Аронсон изваял Толстого и заслужил место в вечности. Осип Браз написал портрет, ставший каноническим ликом Чехова. Маршак стал для своих преподавателей тем же, чем Петр Великий был для кичливых шведских “учителей”. А Исаак Левитан был провозглашен верховным жрецом русского пейзажа.

Толстой был готов к своей роли. Когда Стасов рассказал ему о юном Маршаке (“как будто бы обещающем что-то хорошее, чистое, светлое и творческое впереди”), Толстой поначалу засомневался: “Ах, эти мне Wunderkinder

!” Как писал Маршаку Стасов,

я и сам то же самое думаю, – и я тоже не раз обманывался. Но на этот раз немножко защищал и выгораживал своего новоприбылого, свою новую радость и утешение! Я рассказывал, что, на мои глаза, тут есть какое-то в самом деле золотое зернышко. И мой ЛЕВ как будто склонял свою могучую гриву и свои царские глаза немножко в мою сторону. Тогда я ему сказал: “Тогда вот что сделайте мне, ради всего святого, великого и дорогого: вот, поглядите на этот маленький портретик, что я только на днях получил, и пускай Ваш взор, остановясь на этом молодом, полном жизни личике, послужит ему словно благословением издалека!” И он сделал, как я просил, и долго-долго смотрел на молодое, начинающее жить лицо ребенка-юноши[197].

Не всякий может быть миропомазан богом, но недостатка в крестных отцах у юных евреев не было. Жизнь Бабеля началась на Пушкинской улице:

Сжимая часы, я остался один и вдруг, с такой ясностью, какой никогда не испытывал до тех пор, увидел уходившие ввысь колонны Думы, освещенную листву на бульваре, бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском луны над ней, увидел в первый раз окружавшее меня таким, каким оно было на самом деле, – затихшим и невыразимо прекрасным[198].

Мать Раисы Орловой, Сусанна Авербух, умерла в 1975 году в возрасте 85 лет. Лежа на смертном одре, она попросила дочь почитать ей Пушкина. “Читаю Пушкина. Она подхватывает строки, строфы. Эти стихи она знает с детства, от своего отца… Может быть, и в свадебном путешествии она читала папе Пушкина?”[199]

* * *

Обратиться в пушкинскую веру значило покинуть родительский дом. Если русский мир олицетворял речь, знание, свободу и свет, то еврейский символизировал молчание, невежество, рабство и тьму. В 1870-х и 1880-х годах бунт молодых евреев против родителей докатился до России – в конечном счете в виде марксизма, но в первую очередь по сценарию Фрейда. Евреи, разделявшие благоговение Мандельштама перед “чистыми и ясными русскими звуками”, разделяли его ужас перед “иудейским хаосом” бабушек и дедушек.