Есенин

Есенин шел рядом, изредка поглядывая на Миклашевскую, и думал: «Гутя! Гутя! Прожил с тобой в мечтах прекрасные мгновения! А в жизни?..» После недавней близости с Берзинь, которая больше походила на животную страсть, а не на возвышенную любовь, Миклашевская казалась ему воплощением самой добродетели и чистоты.

Предрассветное. Синее. Раннее.И летающих звезд благодать.Загадать бы такое желание,Да не знаю, чего пожелать! —

прочел Есенин и вздохнул, с любовью глядя на Миклашевскую.

— Это новое стихотворение? Прочтите до конца, — попросила Августа.

— Оно есть в этом сборнике! Сами прочтете на досуге!.. Гутя! Я еду в Баку. Поедемте со мной! А хотите, в Туркестан: он давно меня манит! — Есенин остановился, с надеждой глядя на Августу, но та испуганно покачала головой:

— Что вы, Сережа? Я не могу! У меня контракт: я репетирую каждый день, и потом, у меня ребенок… Простите!

— Нет, это вы меня простите, — с сожалением сказал Есенин. — Садитесь, я подвезу вас, — кивнул он на пролетку. По дороге, остановив извозчика у цветочного магазина, Есенин купил ей огромную корзину хризантем. У подъезда дома Есенин, склонясь, поцеловал Миклашевской руку, а она нежно погладила его вьющиеся волосы.

— Берегите себя, Сергей!.. Не пейте!.. Вы такой хороший! — крикнула она ему вслед, когда Есенин уже садился в пролетку.

— Прощай, моя августовская прохлада! Моя жизнь, что былой не была! — крикнул он в ответ.

Августа долго смотрела вслед пролетке, увозившей Есенина, и заплакала, вдыхая аромат осенних цветов.

Глава 6

ПОЕЗДКА НА КАВКАЗ

Прибыв в Баку, Есенин остановился в самой лучшей гостинице «Новая Европа». Идя с чемоданом по коридору, он неожиданно нос к носу столкнулся с Блюмкиным. Отношения после встречи с Троцким в Кремле у них не заладились, и Блюмкин затаил злобу на Есенина. Но сейчас он радостно воскликнул:

— Ба! Есенин собственной персоной! Ты как здесь? — Он обнял Сергея, как старого друга.

— По приглашению ЦК Азербайджана! — Есенин даже растерялся от неожиданности. — Лично Чагин Петр Иванович в Москве был, вот пригласил…

— Пили, что ли, вместе? — понимающе подмигнул ему Блюмкин и засмеялся.

— Не без этого, — уклончиво ответил Сергей. — На вечеринке у Качалова.

Блюмкин отступил на шаг и оценивающе поглядел на Есенина.

— Так-так… такие, значит, дела? — Оглянувшись по сторонам, он сказал, понизив голос: — Хочу сразу предупредить: я здесь под конспиративной фамилией. «Исаков». Понял, Сергун?

— Чего не понять, Яков, — пожал Есенин плечами, — ты же член компартии Ирана и, должно, выполняешь какое-то задание, так?

— Все правильно понял, поэт, и об этом ни гу-гу! — проговорил Блюмкин с угрозой. — А то ты знаешь: для меня своя голова полушка, а чужая шейка — копейка! — Он захохотал, довольный, что напугал Есенина. — Бросай свой чемодан, пойдем обедать!

— Хорошо, товарищ Блю… тьфу, Исаков! Переоденусь и спущусь в ресторан!

— Давай, я жду! — Блюмкин зашагал по коридору, напевая на ходу: «Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет сброд людской».

Есенин, поглядев ему вслед, зябко передернул плечами и вошел в номер.

В ресторане Блюмкин, уже сильно опьяневший, сидел за столиком с какой-то девицей. Увидев вошедшего в зал Есенина, недовольно протянул:

— Долго ты! Как баба копаешься! Ну, знакомься: моя жена Елена Яковлевна, прошу любить и жаловать! — Он пьяно улыбнулся и подмигнул Есенину.

Сергея начало тихо бесить от наглой бесцеремонности Якова. Случись такое в Москве, он бы сразу осадил Блюмкина. Но сейчас сдержался.

«Слава богу, что я трезвый, а то… схлопотал бы Яша бутылкой по башке!» — усмехнулся про себя Есенин и, улыбнувшись девице, сымпровизировал:

— Вы Елена, дочь Якова и жена Якова Исакова? Вы прекрасная Юдифь, а он ваш Олоферн? — Блюмкин, наверное, знал историю про Юдифь и Олоферна, а может, просто где-нибудь видел знаменитую картину — «Юдифь отрубает голову Олоферну», а потому есенинская шутка ему не понравилась.

— Говори, да не заговаривайся! Лучше пей! — Он зло посмотрел на поэта налитыми кровью глазами и налил всем по полному бокалу вина. — Я на днях уезжаю в Иран! Ну! За мировую революцию! — провозгласил Блюмкин, поднимая бокал. — «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». — Выпив залпом вино, он уставился на Есенина, кивая на его бокал, стоявший нетронутым:

— Ты чего? А?.. «Мировой пожар в крови! Господи, благослови!» Сам же написал…

— Я не буду пить, Яков, — решительно отодвинул свой бокал Есенин, расплескивая вино на скатерть. — У меня через несколько часов встреча с Вардиным Илларионом Виссарионовичем.

Неизвестно, что подействовало на Блюмкина: отказ Есенина выпить с ним за мировую революцию или упоминание о высокопоставленном партийном чиновнике, а может, просто расплывающееся красное пятно от вина на белой скатерти, — но лицо у Якова, побелев, окаменело. В глазах заплясал безумный огонь.