Есенин

Странное дело: в Москве, выпивая бутылку вина, Есенин быстро хмелел, становился мрачным и агрессивным. Любой косой взгляд, любое замечание в его адрес вызывали в нем бешенство, и любое застолье в конце концов заканчивалось скандалом: дракой, битьем посуды и стекол… Видимо, атмосфера злобы и зависти, витавшая вокруг него, делала свое черное дело: свора лицемеров и откровенных провокаторов, следовавших за ним повсюду, постоянно бередила его душевные раны, вынуждая ненавидеть эту шайку недочеловеков. Здесь же, среди своих грузинских собратьев — вольных поэтов, он не чувствовал ни зависти, ни высокомерия с их стороны. Только восторг и дружеская забота, и самое главное — искренность! Постоянное внимание к нему участников застолья, а может, и обилие стихов, прочитанных в эту ночь, не давало ему пьянеть, потому что Есенин всегда трезвел, когда читал их. Есенин выдержал все тосты своих новых друзей и оставался на ногах, чем вызвал у них немалое уважение.

Ранним утром поэты, слегка пошатываясь, уселись в пролетку и тронулись по Тифлису. Яркое южное солнце вставало из-за гор. Дворники длинными метлами сметали опавшие листья с булыжной мостовой. Женщины с бидонами за плечами кричали протяжно: «Мацо-о-они, мацо-о-они!» Голуби стаями взмывали в небо.

Задремавший было Есенин спросил, поглядев по сторонам хмельным взглядом:

— Куда мы теперь?

— В Ортачалы, друг! Хаши будем кушать!

При упоминании о еде Есенина замутило:

— Какие хаши, и так тяжело! О-о-о! Того гляди, пузо лопнет!

Табидзе, который тоже чувствовал себя не лучше, произнес торжественно:

— Дорогой, хаши — лучшее средство от похмелья! Покушаешь хаши — как рукой все снимет! Верно говорю, Паоло?

— Верно, верно! — мрачно отозвался тот. — Только скорей бы! Что он тащится, как каракатица!

— Эй! — толкнул Табидзе извозчика в спину. — Tы что, вай ме, заснул? Не видишь, кого везешь? Гони быстро в Ортачалы! А то рэзать будем, рэзать! — Он схватился за кинжал. Извозчик испугался и стал нахлестывать лошадь, но та лишь раздраженно отмахивалась хвостом и не прибавила ни шагу. Все добродушно рассмеялись.

— А Вардин где? — спросил Есенин, заметив, что с ними нет тамады.

— Совещание у него: вечером будет. Обещал! — ответил дремавший Леонидзе.

— Какое совещание после всего? — удивился Есенин.

— Батоно Илларион опытный… партиец. И пил он мало, я видел, — не поднимая головы, продолжал Леонидзе. — Большой человек! Светлая голова, мудрые мысли! Просил показать тебе весь Тифлис.

Паоло Яшвили, нетерпеливо ерзая на сиденье, сказал:

— Хаши поедим, дорогой, и — в наши серные бани! Это восьмое чудо света! Будто заново родишься, Сергей, брат!

— Про серные бани я слыхал от Вардина.

— Когда ты говоришь «Вардин», я не сразу понимаю, о ком ты… — засмеялся Табидзе. — Это он у вас в Москве Вардин, а здесь, в Тифлисе, он Мгеладзе. Мгеладзе Илларион. Вардин — его псевдоним, как у Джугашвили — Сталин. Революционеры большие, им так положено!

— Они даже похожи! — улыбнулся Есенин. — Трубку курят, усы у обоих!

— Ну, усы почти все грузины носят, как кепки! — засмеялся Тициан. — Все, приехали! Расплатись, Паоло! Осторожно вылезай, Сергей!

Поддерживаемый друзьями, Есенин вылез из коляски и, обнявшись с Тицианом Табидзе, вошел в хашную. Крепкий запах какого-то варева из кипящего котла ударил ему в нос. Есенин покрутил головой.

— Гамарджоба! Гамарджоба! — поздоровались все с хозяином.

— Гамарджоба! — еле выговорил Есенин. Он уже знал несколько грузинских слов и с радостью вставлял их где можно.

— Хозяин, хаши всем, живо! — скомандовал Паоло, подходя к котлу. — Видишь, гость у нас из России: великий поэт, Есенин его зовут!

Хозяин кланялся, добродушно улыбаясь:

— Гамарджоба, Есенин! Гамарджоба, Паоло, Тициан, Георгий! Проходите, гости дорогие! Придется немножко обождать! Хаши только закипели!

— Как ты можешь, кацо?! — возмутился Яшвили. — Такие люди к тебе пришли, а ты? «Хаши только закипели!» — Он сорвал с головы кепку и швырнул в котел. — Может, скорее закипит!

Этот жест, выражающий настоящий грузинский темперамент, был высоко оценен поэтами:

— Вах! Паоло! Ц-ц-ц! — зацокали они языками.

— Здорово! — воскликнул Есенин. — Я тоже люблю выкомаривать нечто подобное! Браво, Паша!

— Уже сварились хаши, Паоло! Готово! — быстро проговорил хозяин, доставая из котла кепку. — Садитесь, дорогие, сейчас все будет.

Официант, подпоясанный белым фартуком, быстро накрыл на стол: зелень, овощи и глиняный кувшинчик с чачей. Когда все расселись, Тициан разлил грузинскую водку по рюмочкам из темно-зеленого стекла и поднял свою, предлагая выпить за хозяина заведения. Есенин понюхал содержимое рюмки и спросил:

— Это что, Тициан?

— Чача, дорогой, чача — грузинская водка!

— Вардин, то бишь Мгеладзе, остерегал меня от нее. «Бойся, говорит, чачи». — Есенин с опаской глядел на свою рюмку и на друзей.

Все захохотали от его непосредственности.

Паоло успокоил Есенина как мог:

— Чачу, дорогой, нельзя на ночь пить… и много! А теперь это как лекарство! У вас в России это называется: клин клином вышибать! Давай! И сразу хаши, только не обожгись! Тициан, покажи, как надо!