– Хочу походить на Пушкина, лучшего поэта в мире[101]
, – и, расплатившись с извозчиком, прибавил: – Очень мне скучно».На вопрос журнала «Книга о книгах» «Как вы воспринимаете Пушкина?» Сергей Александрович отвечал:
– Пушкин – самый любимый мой поэт. С каждым годом я воспринимаю его всё больше и больше как гения страны, в которой я живу. Даже его ошибки, как, например, характеристика Мазепы, мне приятны, потому что это есть общее осознание русской истории.
6 июня писатели, построившись в колонну, прошли от Дома Герцена (Тверская, 25) к памятнику Пушкина. Торжество открыл профессор П.Н. Сакулин. Он приветствовал великого поэта от имени благодарных потомков. Затем читали стихи, посвящённые Пушкину, современные поэты. Первому было предоставлено слово Есенину.
«Его ладная фигура, – вспоминал И. Рахило, – окаймлена зеленью венка. Обычно бледное лицо сейчас озарено румянцем волнения. И вероятно, от непривычной торжественности момента он слишком громко, завышенным, звенящим голосом начинает читать свои стихи, обращённые к Пушкину. Он читает их так, будто даёт клятву тому, чей могучий дар стал русской судьбой, кто, преодолев все жестокие превратности, остался “в бронзе выкованной славы”. Есенин читает, вытянув вперёд свои руки и будто дирижируя ими над головами собравшихся:
Как бы подчёркивая глубокий смысл своих слов, он покачивается из стороны в сторону, весь отдавшись проникновенности чтения.
Вечер полон красок и звуков, но нежная светлынь неба по-летнему ещё долго не меркнет. Где-то на площади нетерпеливо позванивают остановленные трамваи, но они не могут заглушить напряжённого есенинского голоса, дающего поэтическую клятву великому Пушкину:
Словесный портрет Есенина этого дня дал писатель М.В. Бабенчиков:
– В последние встречи мои с Есениным он выглядел необыкновенно приподнятым и возбуждённым. Таким он мне запомнился на пушкинских торжествах, когда, прочтя своё стихотворное обращение к великому поэту, стоял у самого подножия пушкинского памятника. Возбуждение ещё не покинуло его. Глаза лихорадочно блестели. Улыбнувшись мне своей прежней сияющей есенинской улыбкой, он сказал: «Камни души скинаю». С некоторых пор это выражение сделалось условным на нашем с ним языке. Стоял тихий весенний вечер. На площади Страстного монастыря продавали цветы…
Благостную картину пушкинских торжеств Есенин всё-таки подпортил. Вечером в Большом театре шло праздничное заседание, посвящённое великому поэту. В одной из лож театра находился уже подвыпивший почитатель гения и буянил. Его быстро утихомирили, но настроение ближайшему окружению он испортил. Вскоре после этого инцидента Есенин уехал в Ленинград. Вслед ему пошло письмо Бениславской, которую он своими запоями и скандалами довёл до крайности.
Галина Артуровна панически боялась за любимого. Она не забыла, каким он вернулся из поездки туда. «До чего он сдал чисто внешне! – удивлялся тогда Л. Клейнборт. – Голова перевязана, под глазами синяки. Очевидно, он беспрестанно пил. Во всех чертах лица, во всём облике таилась обречённость». И этот выдох измотанного больного человека:
– Пожелайте мне лучше смерти.»
Вторая поездка Есенина в Ленинград ознаменовалась серьёзным повреждением носа. По-видимому, это событие не было рядовым, и весть о нём дошла до Москвы. Встревоженная Бениславская засыпала любимого телеграммами, и Сергей Александрович отвечал на них следующее:
«Галя милая! Ничего не случилось, только так, немного катался на лошади и разбил нос. У меня от этого съехал горб (полученный тоже при падении с лошади). Хотели исправить, но, вероятно, очень трудно. Вломилась внутрь боковая кость. В субботу ложусь на операцию. Две недели пролежу.
Ленинград. 15 июля 1924 год»
«С носом вообще чепуха. Ничего делать не буду. Это больше раздуто от моей мнительности.
Ленинград. 26 июля 1924 год»
Упал с лошади? Это, конечно, успокаивало, но сомнения оставались.
С 17 декабря 1923 года по 1 августа 1924-го Есенин практически не бывал в Брюсовском: три месяца пролежал в больницах, месяц жил у И.В. Вардина, затем последовали поездки в Тверь, Константиново и Ленинград. В последнем находился долго, завёл интрижку с Ритой Лившиц, которая закончилась на постели Бениславской, о чём Галина Артуровна с горечью и отчаянием писала: «Сергей понимал себя, и только. Не посмотрел, а как же я должна реагировать (история с Ритой, когда он привёл её сюда[102]
и при мне всё это происходило, потом я чинила после них кровать)».