Есенин в быту

И в розово-смрадном огнеТогда над страною калифствовалКеренский на белом коне.Война «до конца», «до победы»,И ту же сермяжную ратьПрохвосты и дармоедыСгоняли на фронт умирать.Но всё же не взял я шпагу…Под грохот и рёв мортирДругую явил я отвагу —Был первый в стране дезертир.

Убежав с фронта, наш герой, поэт Сергей, уютно устроился в родном селе Рядово у знакомого мельника, имевшего хорошие связи с помещицей Снегиной. В разговоре мельник упомянул о ней, и это вызвало у поэта воспоминания о былом:

Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.

Так мил моим вспыхнувшим взглядамСостарившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет,И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»Далёкие, милые были.Тот образ во мне не угас…Мы все в эти годы любили,Но мало любили нас.

На следующий день поэт пошёл прогуляться по селу. И что же услышал?

У нас здесь теперь неспокойно.Испариной всё зацвело.Сплошные мужицкие войны —Дерутся селом на село.

Дрались за передел земли. У столичного гостя, конечно, спросили: «Скажи, кто такое Ленин?»

Поэт ответил кратко и двусмысленно: «Он – вы».

Это «вы» весьма расплывчато: вожак народных масс, плоть от плоти их, а эти массы голытьба, пьяницы, люмпены, «лихие злодеи», «воровские души». Вот и гадай, кто он, Ленин, для автора, который открыто писал: «Мне и Ленин не икона».

Но вернёмся к герою поэмы. Он заболел. Пришёл в себя лишь на пятый день. У его постели была Анна:

Ну, сядем. Прошла лихорадка?Какой вы теперь не такой!Я даже вздохнула украдкой,Коснувшись до вас рукой.Да…Не вернуть, что было.Все годы бегут в водоём.Когда-то я очень любилаСидеть у калитки вдвоём.Мы вместе мечтали о славе…

И вы угодили в прицел.

Прежние отношения потихоньку возобновляются, но их прерывает случай: невольное участие поэта в конфискации имения Снегиной. Анна оскорбляет Сергея и покидает село. Уезжает и он, чтобы возвратиться через шесть лет. Опять поэт у мельника, который вручает ему письмо:

Вскрываю… читаю… Конечно!Откуда же больше и ждать!И почерк такой беспечный,И лондонская печать.«Вы живы?.. Я очень рада…Я тоже, как вы, жива.Так часто мне снится ограда,Калитка и ваши слова…»

«Письмо как письмо, – ворчит поэт. – Беспричинно я в жисть бы таких не писал…» Это он успокаивает себя, а сердце-то забилось неровно и часто:

По-прежнему с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.

Так мил моим вспыхнувшим взглядамПогорбившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет.И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»Далёкие милые были!..Тот образ во мне не угас.Мы все в эти годы любили,Но, значит,Любили и нас.

Чудесную лирическую поэму слушатели и критики встретили в штыки – в поэме по существу нет революции, особенно Октябрьской. Доходило до неприкрытого хамства. Критик В. Друзин, разбирая содержание четвёртого номера журнала «Красная новь», начал с «Анны Снегиной» и разразился такой тирадой: «Когда-то князь П. Вяземский сказал про одного плодовитого писателя:

– Помилуйте, да разве он пишет. Его слабит чернилами.

Пожалуй, симптомы этой болезни можно заметить и у Есенина. За поселений год им написано несуразно много, и написанное большой ценностью не отличается».

Словом, современники поэму не поняли и не оценили. Это, конечно, не радовало Сергея Александровича, и неслучайно по возвращении 1 марта 1925 года в Москву он запил.