Есенин в быту

«Я, опираясь на одну из последних работ Ленина, – „О кооперации“ – и на недавние постановления правительства и партии, говорил о возможности другого, кооперативного, социалистического пути развития. Слово „колхоз“ ещё не было произнесено, но оно носилось в воздухе. Речь шла о „переходе“ „к новым порядкам путём возможно более простым, лёгким и доступным для крестьянина“ (курсив В. И. Ленина). Именно эта сторона процесса больше всего интересовала Есенина – он вставлял в наш диалог вопросы о том, что предстоит пережить крестьянству при переходе к социализму, насколько мучительно отзовётся на крестьянине этот процесс перехода, какими душевными изменениями ознаменуется для крестьянина этот переход.

С. Толстая и Е. Есенина (сидят), В. Наседкин, А. Есенина и С. Есенин (стоят)

В начале разговора Сергей сидел на другом краю стола, рядом с женой, возле самовара, потом перешёл на наш конец. Он взял низенькую скамеечку и сел так, чтобы были видны наши лица. Помимо логических доказательств ему нужно было ещё что-то».

Были беседы и темы более близкие Есенину – о поэзии и вообще о литературе, о русском языке.

– Поэт должен чутко прислушиваться к случайным разговорам крестьян, рабочих и интеллигенции, – говорил Сергей Александрович В. Наседкину, – особенно к разговорам, эмоционально сильно окрашенным. Тут поэту открывается целый клад. Новая интонация или новое интересное выражение к писателю идут из живого разговорного языка.

«Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля был настольной книгой. Интересен случай, связанный с этим именем. Как-то Есенин ехал с приятелями В. И. Вольпиным и В. И. Эрлихом. Не успела пролётка остановиться, как была окружена изрядной толпой. С трудом к поэту пробилась женщина лет сорока, чёрненькая, невзрачная. Попросила автограф и назвала свою фамилию – Брокгауз.

– А… словарь? – спросил Александр Сергеевич.

– Да-да, это мой дядя.

– Здесь неудобно. Едем с нами, – предложил Есенин и втащил любительницу автографов на пролётку.

Спутники поэта не слышали его разговора с «Брокгаузихой», очень удивились её внезапному соседству и с присущей им свободой в обращении осведомились, с чего это ему вздумалось прихватить «эту дурёху».

…Есенин до конца жизни мечтал о своём журнале. В. Насед-кин и Софья Андреевна несколько вечеров высчитывали, во что это обойдётся: стоимость бумаги, типографские работы, тираж, авторские гонорары.

Толстая фактически выполняла роль секретаря, принимала участие в подготовке Собрания сочинений Есенина. Она переписала многие стихотворения поэта, и они вскоре стали первоисточником, так как подлинники затерялись. Сергей Александрович не любил держать лишнюю бумагу, раздаривал автографы, и его раздражало стремление жены сохранить каждую написанную им строчку.

– Она заживо из меня музей хочет сделать, – сетовал поэт. – Какой ужас! Как это тяжело. Везде во всём музей.

Софья Андреевна содействовала публикации новых произведений Есенина, ходила с ним по издательствам. О её участии в подготовке Собрания сочинений рассказал редактор Госиздата И. В. Евдокимов:

«Мы уселись за стол. Я выложил стихотворения. Есенин исхудал, побледнел, руки у него тряслись, на лице его, словно от непосильной работы, была глубочайшая усталость, он капризничал, покрикивал на жену, был груб с нею. И тотчас, наклоняясь к ней, с трогательной лаской спрашивал:

– Ты как думаешь, Соня, это стихотворение сюда лучше?

А потом сразу серчал:

– Что же ты переписала? Где же то-то, понимаешь, недавно-то я написал? Ах, ты!..

И так мешались грубость и ласка.

– Соня, почему ты тут написала четырнадцатый год, а надо тринадцатый?

– Ты так сказал.

– Ах, ты всё перепутала! А вот тут надо десятый. Это одно из моих ранних… Нет! Не-е-т! – Есенин задумывался. – Нет, ты права! Да, да, тут правильно».

Память иногда подводила Сергея Александровича. Пришлось записаться в Румянцевскую библиотеку и проверять даты изданий отдельных стихотворений по старым газетам и журналам. К этой работе был привлечён и двоюродный брат поэта Илья.

…В октябре Есенин увлёкся созданием коротких стихотворений. Первыми были написаны «Голубая кофта. Синие глаза…» и «Слышишь – мчатся сани…». В ночь с 4 на 5 октября Сергей Александрович продиктовал жене семь шести– и восьмистрочных стихотворений. Каждое из них – воспоминание о былом и сожаление о потерянной молодости:

Снежная замять крутит бойко,По полю мчится чужая тройка.Мчится на тройке чужая младость.Где моё счастье? Где моя радость?Всё укатилось под вихрем бойкимВот на такой же бешеной тройке.

Впрочем, и настоящий день не радовал поэта. Думаем, нелегко было Софье Андреевне записывать это: