Эшелон на Самарканд

Питерцы явились к ночи – плечистые, усатые. Все – с открытыми и загорелыми лицами. Двое – с винтовками, один – с лихо торчащим из-за ремня маузером. Три богатыря.

Повели далеко, на задворки укрепления, где располагался сборный хлев – небольшой, голов на двести. Судя по всему, срубили его на всякий случай – чтобы имелся на ссыпном пункте еще и скотный приют: хоть на ночь перегоняемое стадо заводи, а хоть заодно с хлебом в Москву-Петроград отправляй – удобно.

В хлеву дежурила мучная охрана – несколько мужиков с закрытыми лицами валялись на топчанах у входа. Гостей пропустили, но ни здороваться, ни предлагать сидячее местечко не стали. Вместо этого – ночью, при свете керосинок, вдруг – принялись чистить свое оружие. Деев насчитал у хозяев четыре обреза, три револьвера и один дамский пистолет. Охотничьи ножи в голенищах и топоры – не в счет.

– Одолжите керосиновую лампу, товарищи, – попросил Деев.

Хозяева не отвечали, но и не возражали – и он медленно подошел к топчанам, медленно взял одну керосинку. Держал руку на кармане с револьвером – не доставал тот револьвер и даже в глаза охранникам не глядел, просто касался пальцами оружия на бедре. Заметил, что и фельдшер придерживает свой конфетер так же осторожно. И питерцы придерживают – но эти без деликатности, в открытую, дерзко улыбаясь. Дерзко – это хорошо: значит, не успели с местными сговориться.

Освещая дорогу, Деев отправился изучать хлев. Длинное и темное пространство было разрезано вдоль узким проходом – от входа на одной стороне и до выхода на другой. А каждая половина состояла из нескольких загонов, где сейчас топтались, сонно дыша, обитатели – на деевское счастье, этой ночью их было много. Коровы, овцы, козы, опять коровы – тощие, мосластые, но живые. А некоторые из них – стельные. Эти-то и были нужны. Это и был тот самый пресловутый излишек, ради которого шли работать на сборный пункт. Не учтенный в бумагах новорожденный теленок фунтов на девяносто живого веса – нежнейшее мясо, потроха, кости на холодец и шкура на продажу. Или ягненок – весом полегче, но каракуля на целую шапку. Да хоть бы и козленок – семье на сытный ужин, а младшенькому на шубку. Да хоть бы и яиц десяток, если собрали по разверстке не скотину, а птицу.

Абы кого, с улицы, сюда на работу не брали – а только своих, только проверенных людей. Новых рабочих мест было мало – отсюда не увольнялись. Правда, сотрудники сборных пунктов и гибли чаще, от шальной пули или шального серпа в живот, – работа была прибыточная, но опасная, как в армии. Видно, и мучные охранники были друг другу не чужие люди – то ли братья, то ли сватья-кумовья, а то ли бывшие фронтовые соратники; потому и беседы вести им нужды не было – понимали друг друга с полуслова.

Деев шерстил хлев, как борзой пес в поисках подстреленной дичи: заходил в загон и рыскал меж костлявых спин и рогатых морд с низко опущенной лампой – искал отяжелевшее брюхо. Быстро смекнувший про всё фельдшер помогал: оглаживал хребты, успокаивая полусонную скотину, а заодно выискивая на ощупь какой-нибудь раздобревший круп. Чмокал и цокал языком при этом, как заправский конюх.

В сытое время коровье стадо могло и озлиться на чужаков – затоптать или забодать. Но в голод животные слабели и делались покорны. Одни только свиньи шалели с голодухи, поэтому свиней держали отдельно. В этом хлеву их не было.

Обшарили всё – нашли трех телок на сносях и одну котную овцу.

– Верил бы в бога – помолился, чтобы нынче ночью хоть одна отелилась, – сказал Деев.

Случиться такое могло вполне – коровы были тяжелы основательно, распухшие вымена их висели едва не до земли. Буг заглянул каждой под хвост, провел пальцами по торчащим соскам.

– Вот эта, – уверенно сказал, указывая на одну.

Корова едва держала вес распирающего ее плода на тощих ногах и с тоской глядела в землю. Морду отворачивала и шарахалась ото всех как полоумная. Пожалуй, дед был прав: на нее и нужно было ставить.

В дальнем углу Деев давно приметил отгороженный закуток – туда и отвели избранницу под пристальными взглядами мучной охраны. (Подобные закутки появлялись на каждом сборном пункте – для отселения тех, кто мог произвести излишки. Заботились не о животных, а о том, чтобы излишек образовался непременно и поскорей: на длинном перегоне или в толчее общего загона уединиться для отела было сложно, в персональном помещении растелиться легче.)

Устроили в закутке стельную. Устроились рядом сами – на какой-то доске, спинами прислонившись к стене хлева. И питерцы расположились неподалеку.

И стали ждать.

Ночь выдалась прохладная, но полторы сотни животных ртов надышали тепла. Шло тепло и от навоза, что устилал пол в несколько слоев: нижние слои затвердели и защищали от земельного холода, а верхние, еще мягкие, па́рили, обогревая хлев.

Вздыхала и переступала ногами скотина, под копытами чавкал коровяк. Пересмеивались тихо о чем-то своем питерские богатыри. Где-то далеко, на входе, бряцали ружья мучной охраны.

Время шло.