Эскадрон, сабли наголо!

Гончаров, застыв с прислоненным к ноге мушкетом на месте, глядел, как мимо проезжают на породистых лошадях важные штабные господа офицеры и во главе их сам командир полка, князь Эристов. Они, как видно, о чем-то шутили, даже не удостоив своими взглядами замерших по стойке смирно драгунов.

– Уф, пронесло! – выдохнул Силович. – Полковник-то наш, говорят, весьма строг до строевых экзерциций. Как-никак они ведь в столичных гвардиях раньше служили, не халам-балам!

Проехал последний эскадрон, за ним прошел длинный полковой обоз и показался полковой арьергард.

– Ну все, братцы, по коням! – скомандовал Сошников. – Теперяча это дело заслонных – за хвостом приглядывать, а вот нам своих догонять надобно.

– Все, езжайте! Вперед! Вперед! – махнул он стоящим у повозок бородачам. – Туда, туда, – показал он рукой на брод. – Газах, Газах!

Те закивали головами с надетыми на них лохматыми шапками и начали выводить повозки к броду.

– Э-эх! Но-о! – крикнул Сошников, понукая свою кобылу. – Ходу, братцы! Ходу!

Отделение прошло через реку и поскакало вслед уходящему полку.

Нарвскому драгунскому полку выделили под квартирование южные пригороды Тифлиса. Здесь же, неподалеку от выезда, вставали Семнадцатый егерский полк Карягина, кавказский гренадерский, Саратовский мушкетерский и казаки Агеева.

Второго июня было назначено общее построение на пригородной равнине около речки Куры. Главнокомандующий желал лично лицезреть свои подготовленные к боевому походу части.

… – Вчера ко мне прибыл персидский посол Якуб-бек и вручил послание от своего господина Фетх Али-шаха! – приподнявшись на стременах чистокровного арабского скакуна, громогласно объявил выстроенным войскам Цицианов. – В этом послании прописано требование о немедленном выводе всех русских войск из Закавказья. В случае же отказа глава династии Каджаров грозится вышвырнуть нас своей многочисленной армией! По своей сути это есть объявление войны, братцы! – оглядев замершие ряды, крикнул он гневно. – Никто и никогда не может столь предерзко диктовать условия великой Российской империи. Я объявляю о начале похода на недружественную нам Эривань. Если у персов будет хоть толика здравого разума, они удержатся от опрометчивых враждебных действий против нас и уйдут в свои пределы, в противном же случае пусть они пеняют на себя! Слава Российской империи! Слава императору и самодержцу Александру Первому!

– Слава! Слава! Слава! – ревели тысячи глоток солдат и офицеров русской Закавказской армии.

– …Только недавно вы отважно и не щадя своих жизней шли на штурм стен грозной крепости Гянджи! – продолжил, когда стихло эхо от громогласного крика, далее свою речь наместник. – Каждому участнику тех славных событий жалована от милостивого императора денежная премия в размере полугодового оклада, каждый вместе с ней получит и особую медаль! Стоя на этих южных рубежах империи, знайте, государь помнит о вас. Бейтесь храбро, братцы, и деяния ваши не будут забыты и потомками спустя века! Ура!

– Ура! Ура! Ура! – ревели полки, батальоны и роты.

– Ура-а! – кричал вместе со всеми и Тимка. Он уже чувствовал себя своим в этом огромном море солдатского братства. Это было уже его время и его страна!

– Четыре рубля и девяносто копеек, – качал головой Ленька, ощупывая пальцами серебряные кругляши. – Гляди-ка, ведь все до копеечки отдали из наградных, а в рекрутском депо мы едва ли пятую часть от положенного получили.

– Ну еще бы не отдали, – с важностью пробасил Федот. – Это как-никак наградное жалованье от самого государя ампиратора за геройство при взятии Гянджи. Посмел бы его кто из штабных закроить! Ну-у, все, налюбовался? Гони половину в артельную кассу!

– Держи-и, – вздохнул Блохин и отсчитал две большие рублевые и четыре мелкие серебряные монеты. – Ну нет у меня более пяти копеек, вот как только гривенник разменяю, так потом сразу отдам пятак, – буркнул он, заметив строгий взгляд артельного казначея.

– Ну что, братцы, а ведь смотрится, да? – натирая серебряную медаль рукавом мундира, проговорил довольный Савелий. – У Силовича их аж три, у Федотки вон две имеется, а ведь более ни у кого из наших не было. А теперь-то во-он, красота! На шелко́вой красной ленте, на груди огнем горит! До полной выслуги, бог даст, дослужим, и на пенсион с ней не стыдно будет выходить.

– Ты сначала до пенсиона этого доживи, – проворчал Устим. – Спроси у Силовича, сколько из его отделения, из тех, кто Измаил брал, в строю осталось? Дядька Фадей, тот, который сейчас в штабных писарях состоит, да он, вот и все!

– Ну ладно ты, это, Устимка, не нагонял бы тоску, а то молодые ведь смотрят, – проворчал Федот, кивая на двух прибывших в отделение новобранцев. – Не слушайте его, робяты, он, как вернулся с лазарету, так все зудит и зудит. Вот чего ты такой кислый, а? Застоялся там, небось, как мерин, пока мы по горам бегали! Ничего, вот скоро на Эривань в поход двинем, там уж точно взбодришься. А сегодня еще вечерком новую медалию обмоем. Эх, хорошо!