Эскадрон, сабли наголо!

– Господин очень злой на вас, – Джамаль кивнул на сидящего в окружении своих воинов бека. – Он дать вам большой милость, а вы платить за это зло. Вы еще живы, потому что стоить ему денег и потому что ему обещано за вас серебро. Будете наказан за побег плетьми.

– Спроси своего господина, – кивнул на бека Гончаров, – пусть подумает. Когда этот аул возьмут наши войска, его тоже нужно пороть так же, как и господина офицера, перед жителями? Мы русские солдаты, а не рабы. А аул обязательно возьмут! Все Закавказье скоро будет под русским императором!

– Вы теперь быть рабы или трупы, если вас не возьмут с собой персы, – перевел ответ бека толмач. – И молить всевышнего им понравится. Этот аул русский солдат никогда не взять, ваша власть непрочна, русский, все ханства поднять мятеж и выгонять от себя неверный. Но господин опять проявлять милость. За свой командир плети принимать ты, а он на это смотреть.

Двое дюжих воинов схватили Гончарова под руки, заломили их и поволокли к стоящей тут же возле ямы скамейке. Завалив на нее, ему привязали к широкой доске руки, а потом и ноги. Задрали мундир, и по спине со свистом хлестнули плети. Острая боль заставила Тимофея взвыть, а плети все били и били, оставляя кровавые полосы на теле.

– Прости, Тимох, – Копорский влил ему в рот воду. – За меня наказание принял. На вот лепешку, восстанавливай силы, они нам с тобой, брат, еще ох как понадобятся!

Такой гордый и самоуверенный офицер стоял на коленях перед простым солдатом, выхаживая его.

Прошло три недели, короста с ран на спине уже почти полностью сошла, и на ней были видны яркие багровые полосы. О многом говорили в эти дни драгуны. Никакого сословного барьера перед ними уже теперь не было. Слишком многое довелось им перенести за последние эти месяцы.

– Нет, Тимофей, ты не прав, – горячился Копорский. – Держава наша на трех китах держится, на святой вере нашей, на власти помазанника Божьего, императора, и на его верноподданных, разделенных сословно. И третий этот кит есть такой же незыблемый, как и первые два. А рассуждения твои о закостенелости в деле гражданской власти и в необходимости бо́льших свобод, есть по сути вальтерианство и фрондерство. Вон к чему ту же Францию приведшее. Напились французы кровушки в революцию, пустили под нож дворянство и аристократии верных сынов, и что же в итоге? Опять абсолютизм, а во главе верховный правитель император с его еще более деспотичной и диктаторской властью. Он уже свою страну и всю Европу в пучину войн бросил. Сколько еще крови прольется, когда все на свои места опять встанет?

– Да я не спорю по первым двум китам, – усмехнулся Гончаров. – Россия всегда сильна верой и единоначалием, и с ослаблением любой из этих составляющих она всегда к самому краю подходила и будет еще не раз, наверное, в истории подходить. Но вот по сословности, Петр Сергеевич, я не совсем с вами согласен. Политическое устройство государства должно быть стабильным и устойчивым? Хорошо! Но ведь жизнь меняется, меняются люди, условия, где и в каких они живут, меняются интересы, приобретаются новые навыки, появляются новые знания. Все меняется, и с ними должно меняться и устройство государства. Вот вам царь Петр Первый как тот же пример. Ведь весь уклад российский, старый он перевернул. Потому как нельзя было дальше по той старинке жить. Соседи бы просто отсталого раздавили.

– А чем тебе сословность-то, Тимофей, не угодила? Тем, что дворянство над подлым сословием, над людишками в управлении состоит? – хмыкнул прапорщик. – Так это еще издревле пошло: престол российский, как на становой хребет, именно на него, на дворянство опирается. Не было бы дворянства, и распались бы мы, разбежались бы все племенами славянскими, и не только по лесным углам.

– Вот-вот, у вас даже и в обиходном названии слова «подлое сословие», «людишки», – хмыкнул Гончаров. – Ладно, жизнь сама заставит общество меняться, лишь бы без крови большой и без потрясений великих. Сами, небось, видели, чем пугачевщина чуть было для нас не закончилась? Вот то-то же! А почему случилась она, не думали? А потому как назрел нарыв, вот его и прорвало. Гной-то выпустили, а саму болезнь так и не вылечили.

– Н-да-а, удивительно, – проговорил задумчиво Копорский. – Кто бы сказал мне раньше, что буду с солдатом о сословности рассуждать и даже «о политическом устройстве государства», – с нажимом выделил он ранее произнесенную Гончаровым фразу, – ни за что бы не поверил. Странный ты человек, Тимофей.

Кормили пленных плохо, теперь только в обед и вечером кидали в яму по сухой лепешке и опускали на веревке кувшин с водой. Силы начали таять, и попытавшийся уже несколько раз выбраться из ямы Тимофей был вынужден в итоге бросить эту затею.