Эскадрон, сабли наголо!

– Надеюсь, это нам не понадобится, – тихо проговорил он, наливая жидкость в кружку. – А теперь больно будет, вашбродь. Вот так к свету ее ближе.

Тоненькая струйка «огненной жидкости» полилась по ране, промывая ее.

Копорский скрипнул зубами, но не проронил ни слова и не застонал.

– Вот так, вот так, – приговаривал Гончаров. – Еще немного, еще чуть-чуть, а теперь очень больно будет, – и он, сдвинув крючками край кожи на ране, протиснул в нее губки клещей. – Вот так, вот, так, еще чуточку потерпеть, вашбродь, нужно, уже недолго, – словно бы маленькому ребенку ворковал Тимофей, и, наконец зажав свинцовый кругляш, потянул его наружу.

Прапорщик вновь не проронил ни слова, только его напряженные руки и крепко зажатый рот показывали, насколько ему сейчас больно.

– Рану резать и чистить еще нужно, вашбродь, чтобы нагноения не было, – озабоченно проговорил Тимофей. – Туда с пулей и нагар, и одежда со всякой грязью могла попасть. Не уберем – худо будет.

– Так режь, – прошептал офицер. – По его бледному лицу градом тек пот. Глаза были прикрыты.

Сделав два продольных разреза вокруг пулевого отверстия, Гончаров выпустил из раны кровь. Сжав зубы, он сам с трудом заставил себя поковыряться там, выгоняя с обильно текущей кровью и всю грязь. Никакой ткани или твердых осколков внутри не было. Уже хорошо.

– А теперь промываем, ваше благородие, чтобы заразу всякую убить, – произнес негромко Тимофей. – Тише, тише, – прошептал он, пожимая руку прапорщика. – Вон вы какой молодец, как терпите стойко! Расслабьте только немного ногу, чуть-чуть уже нам осталось.

Все это время наблюдающие за его действиями горцы не проронили ни слова, только один раз, когда Тимофей ковырялся крючками внутри раны, бек зацокал языком.

– Как же тут шить-то? – прошептал Гончаров, примеряясь. – В жизни ведь людей не шил, вот расскажи кому-нибудь в «том времени», ни за что ведь не поверят.

Но он был не в «том», а в самом что ни на есть «в этом времени», в самом начале девятнадцатого века, и за три прожитых тут года работать с иглой уже научился.

– Ладно, будь что будет, – Тимофей, наконец, решился и сделал первый прокол. Копорский стоически выдержал и эту пытку, и, еще раз пролив крепким хмельным шов, Гончаров забинтовал его чистым полотном.

– Все, – проговорил он устало. – Что на столе, можно уносить. Только вот кувшин оставьте, я потом еще из него не раз рану омою.

Бек поцокал языком, что-то пробормотал и вышел из комнаты.

– Господин говорить, что если бы он не знать, что ты воин, он бы думать, что ты есть лекарь, – перевел слова бека Джамаль. – Сейчас вас отведут туда, где вы будете у нас жить, и принесут еды.

– Спасибо, – поблагодарил толмача Тимофей.

– Не мне благодарить, а мой хозяин Гахраман-бек, – покачал тот головой. – Вы его слушать, и у вас все хорошо, а перечить – все очень плохо, – и вышел из комнаты.

Опираясь на плечо Гончарова, Копорский кое-как сумел доковылять до выложенного из крупных камней сарая. Сопровождающий драгунов воин подсветил ворох соломы в дальнем углу, оставил у самого входа кувшин с узелком и молча вышел наружу, затворив за собой дверь.

– Вашбродь, вам покушать надо, – предложил прапорщику Тимофей, разворачивая ткань. На него пахнуло хлебным запахом, а руки нащупали, кроме нескольких лепешек, и какие-то небольшие твердые куски. – Сыр, Петр Сергеевич, – определил по вкусу Тимофей. – А в кувшине молоко. Покушайте хоть немного, вам сейчас как никогда силы будут нужны.

– Пить, только пить, – пробормотал тот. – Ничего есть не могу.

Он припал к поднесенному ко рту кувшину и шумно из него отхлебнул.

– Все, спать, слабость, голова кружится, – прошептал прапорщик и откинулся назад.

Перекусив, прижавшись к его спине, вскоре уснул и Гончаров.

Потянулись долгие недели пребывания в горном ауле. Днем пленным разрешалось выходить из сарая и сидеть у его стены. На ночь их закрывали внутри. Первые дни у входа стояла охрана, потом и ее не стало. Бека видели редко, он все время где-то пропадал и лишь изредка подходил ближе к русским, оглядывая их со стороны.

– Господин говорить, что вы очень худы, – перевел как-то его слова Джамаль. – Так вы совсем не походить на хороший солдат.

– Еда плохая, дают ее мало, – посетовал Гончаров. – С такой едой вообще скоро ноги можно протянуть.

– Хорошо кормить тех, кто работать, – улыбнулся толмач. – Если вы работать, вам давать горячий пища и даже мясо. Летом сюда приехать воины каджары, и если вы быть сильный и крепкий, вас взять к ним в войско, а мой хозяин получить серебро. Тогда всем быть хорошо.

– А если мы не захотим пойти к персам? – спросил его Гончаров.

– То тогда стать только лишь рабы, и с вас содрать ваша военный одежда, бить палка и дать рванина, – пожав плечами, ответил Джамаль. – Отдать вас русский за выкуп нет, вы привести сюда свой солдат. Поэтому или идти к персам, или быть раб. Третий путь нет, только одна смерть.

– Я работать все равно не буду, – буркнул Копорский. – Мы есть военнопленные, и по всем законам нас перво-наперво должны хотя бы сносно кормить и потом уже менять или отпускать за выкуп.