Если…

– Мне очень не хотелось бы, чтобы все твои старания рассыпались прахом, – продолжила она, выдержав минутную паузу. – Кредит тоже лимитирован и рано или поздно закончится… Ты веришь, что сможешь расплатиться по счетам?

Я отрицательно покачала головой. Почему-то сегодня я не была настроена на ведение подобных бесед и в надежде избежать долгих переговоров старалась отвечать кратко и сухо, но мою собеседницу это не остановило, хотя, я уверена, она всегда все верно подмечала.

– Как дела у родителей? – настойчиво спросила Елена, снова отсчитав минуту тишины.

– Наверное, хорошо… Я надеюсь на это… Мы давно не общались…

– Плохо! Пора бы уже посмотреть своим страхам в глаза! Навестить их не собираешься?

– Собираюсь… Мне надо медкомиссию пройти на поступление…

– Я сейчас не об этом! – жестко и громко произнесла женщина, заставив меня вздрогнуть. – Когда тебе хватит духу поговорить с ними? Сколько можно метаться? Ты не устала?

Я колебалась с ответом. Конечно, он у меня был, но дан самой себе окончательно еще совсем недавно и с таким трудом, что я пока просто не была готова делиться им с кем-либо. Оттого сейчас ее напористость едва не доводила меня до плача. Отмолчаться – все равно что проявить неуважение, солгать… Ей? Немыслимо!

– Безумно, – ответила я дрожащими губами, подняв мокрые глаза. – Мне не нравится здесь, не нравятся эти люди, и я себе тут не нравлюсь! Никогда это место моим домом не станет!

Так и недоговорив, силы сдерживать слезы меня покинули, и они, точно через прорвавшую плотину, хлынули по раскрасневшимся щекам то несколькими тонкими бойкими струйками, соревнующимися между собой в лихачестве, то, сливаясь, одной спокойной струей, уверенной в своей мощи. Впервые за последний год и немногий раз за жизнь моим слезам нашелся живой свидетель. Я их стеснялась. Как я ни старалась сохранить ровное дыхание и плавную тональность голоса, мне это не удавалось. Любой звук, вылетавший из моих уст, походил на вой: частые всхлипывания очень мешали придать внятную форму словам, а охрипший голос, потерявший какую-либо пластичность, не изгибался в нужную интонацию. Лишь с третьей или даже четвертой попытки я смогла выдавить из себя более отчетливое: «Я хочу домой!». Елена смягчила тон.

– Я поняла тебя… давно поняла! Как увидела впервые, сразу для себя заключила, что ты тут не приживешься; это все ненадолго. Я редко ошибаюсь, почти никогда. Я всегда придерживалась позиции невмешательства в чужую жизнь, чужие отношения. Никто не может меня в этом упрекнуть, даже Эля! Хотя она моя дочь и мне по праву учить ее уму-разуму до конца своих дней! Человек должен сам ко всему прийти! Прав он, на твой взгляд, или нет – ты можешь только рекомендовать, но никак не заставлять, не навязывать! Иначе во всем останешься виноватым… дай бог, чтобы не врагом! Но с тобой..! Я едва не изменила собственным принципам, из раза в раз твердя тебе: «с родителями надо мириться», «с родителями надо наладить контакт»! Извини меня! Больше я этого не допущу!

Я, было, открыла рот, чтобы, воспользовавшись очередной короткой паузой, ответить ей что-то в стиле «мне не за что вас прощать», но женщина, будто перехватив мои мысли, сделала жест рукой, запрещающий мне говорить. Я повиновалась. Я очень боялась, что она скажет больше к ней не приходить, потому лишь вопрошающе посмотрела на нее заплаканными глазами, напрягшись всеми мышцами тела. Елена сделала один круг по кухне и, остановившись у приоткрытой балконной двери практически спиной ко мне, медленно, с расстановкой продолжила свою речь:

– Невозможно помочь человеку, который этого не хочет! Точнее, хочет только на словах. Принуждать бесполезно. Он все равно уличит момент и сделает по-своему… за твоей спиной! Знаешь, я тут недавно застала Никиту с сигаретой в зубах… В двенадцать-то лет! Естественно, как и любому родителю и прародителю, мне это, мягко говоря, очень не понравилось! А если честно, я за ухо тащила его домой, чтобы оторвать голову. Но по пути задумалась… А чего я этим добьюсь? Убить не убьешь, а остальное имеет весьма кратковременный эффект. Ты это не проконтролируешь! Он просто начнет лучше прятаться! И даже без денег. Либо в школе сигареты стрелять, либо окурки собирать по улицам! Ладно, если первое… А если второе? Чтобы наблюдать за происходящим, тем самым полностью не лишая себя контроля над ситуацией, ты не должен вызывать к себе страх и неприязнь. Конечно, я имела с ним серьезный разговор, никто его не похвалил за это! Но я ничего не требовала! Просто обмен мнениями. Он сам пообещал, что больше такого не повторится. Верю я или не верю – уже мои печали, но пока у меня нет повода не доверять ему. Следить за ним по кустам, чтобы поймать или не поймать на брехне, я не буду! Да, обман будет на его совести, но ведь слежка – на моей! На каком основании мне потом высказывать свои обиды, если обман есть и он раскроется таким образом? Раз пошатнувшийся авторитет так же не восстановишь, как и раз обманутое доверие.