Если…

– Так как же мне наладить отношения с родителями, если веры мне уже нет? Вы же сами сейчас подтвердили, что никогда не будет как раньше! – не выдержав, заговорила я, как только тетя Лена замолчала, чтобы прикурить.

– Татьяна, между обманутым доверием и неоправданными надеждами не так много общего, как может показаться, если не вникать в содержание этих понятий. На нас возлагают надежды зачастую еще до нашего рождения, когда мы только развиваемся в утробе матери. И, наверное, это нормально! Думаешь, я желала своей дочери такого будущего, каковой является ее действительность? Нет. Думаешь, мои родители хотели мне такой судьбы? Вряд ли. Нельзя казнить человека за то, что он не стал таким, каким ты его мечтал видеть! Вообще, многие ли могут утверждать, что они соответствуют чьим-то ожиданиям? И счастливы ли они, неся это бремя? А иначе это никак не назовешь! Что же касается доверия… Главное, чтобы твои слова не шли вразрез твоим поступкам. Не обещай, если не уверена, что выполнишь. Зареклась – расшибись, но слово сдержи. Вверили тайну – сохрани даже под пытками. Не нужен человек, не интересен – с благословением отпусти. Умей признавать свои ошибки даже перед ребенком! Уважай себя настолько, чтобы ты могла позволить себе говорить правду!

Женщина затушила окурок и, грациозно разлив по чашкам уже хорошо настоявшийся чай, заняла свое место за столом. Аристократично сложив перед собой ладони, с легкой улыбкой на моложавом лице, она, казалось, излучает свет – невидимый, лишь ощущаемый, но такой благодатный. Еще раз внимательно ее осмотрев, я заключила: она абсолютно не вписывалась в картину окружающего. Прожив здесь не одно десятилетие, в ней по-прежнему узнавался человек приезжий, причем приезжий будто бы совершенно недавно из далекого мегаполиса. Сложно объяснить столь разительные отличия между людьми, чье личностное формирование происходило на различных административно-территориальных делениях, но с тем, что они имеются, думаю, нельзя не согласится. Возможно, если бы мы встретились в другом месте и при иных обстоятельствах, я бы не придала этому столь великого значения. Однако тогда, на общем фоне, ее «чужеземная» индивидуальность, сохранившаяся несмотря ни на что, меня восхищала.

– Не наказывай родителей за то, что они желали тебе счастья, – снова заговорила она, с минуту поразмыслив. – Вероятно, они избрали не тот подход к разрешению спора, – не знаю, как на самом деле развивались события, – но разве это преступление, если, в конечном счете, их действия оправдались? Это трудно, я не отрицаю… Трудно искренне попросить прощения, особенно после таких… бурных прений. Но ты умная и добрая девочка, и это в совокупности твоя необычайная сила! А сильный человек, какой бы тяжелой ни была ситуация, извинится, если не прав, и простит своего оппонента, если тот заблуждался. Поэтому… Всему свое время, и, я уверена, у тебя все будет хорошо!

– Думаете… они простят? – едва слышно спросила я, взором утонув в чашке с нетронутым чаем.

– Знаю! Я сама мать!

Конечно, слова Елены, как всегда убедительные, придавали сил и вселяли некоторую уверенность в примирении с родителями. Однако было еще кое-что, то, что не давало мне покоя, то, о чем я не стала говорить и своему лучшему другу – тете Лене, то, в чем я не могла признаться даже ей. Наверное, на тот момент я этого боялась даже больше, чем отказ родителей принять меня обратно с повинной. Не знаю, на что это можно списать – на черту темперамента или на личностную несостоятельность, – но самым действенным для меня способом справиться с муками совести был всегда один – поскорей все забыть, как ничего и не было. Иначе, мне казалось, многие эпизоды в жизни пережить было бы просто невозможно. А я боялась этих пыток, боялась, что это будет вспоминаться и ставиться мне в укор при малейшем же поводе до конца дней, не словом, так жестом или взглядом. И этот страх управлял мной, полностью себе подчинив, щедро одаривая «букетами» самых негативных эмоций по отношению к себе самой. Поэтому, переступив порог квартиры женщины, вместо должного облегчения я испытывала лишь чувство презрения и, войдя в ненавистный дом Володи, буквально подпрыгивая от переполняющего гнева на саму себя, единственной «движущей силой» на тот момент являлась мысль: «И поделом тебе такая судьба! Терпи!»