Если…

С началом второго курса в университете я была нечастым гостем, поэтому и понятия не имела, как выглядели мои преподаватели по новым предметам. «Знакомилась» я с ними лишь на промежуточных аттестациях, на которых, конечно, получала только «неудовлетворительно». Угрозы деканата отчислить меня за неуспеваемость, так как к концу семестра ни одна учебная дисциплина мною закрыта не была, на меня не действовали, хотя бросать учебу я, естественно, не собиралась и очень не хотела видеть свою фамилию в «черном списке» изгоев. Каждый раз, случайно натыкаясь на меня в коридорах заведения, замдекана вызывала к себе в кабинет и вела со мной воспитательные беседы, то уговаривая, то ругая, то давя на слабые места, – все было бесполезно. Сейчас мне сложно сказать, чем я тогда оправдывала свою халатность; я лишь могу предположить, что у меня просто не было душевных сил… Одногруппники при виде меня ворочали носом, считая чуть ли ни недочеловеком, и мне стало стыдно попадаться им на глаза, где-то подсознательно, наверное, соглашаясь с ними; с родителями связь практически не поддерживалась – я боялась им лишний раз позвонить, понимая, что дело закончится лишь обоюдными истериками; а Володя… даже не знаю, что еще написать на его счет… и надо ли писать. С переездом его сестры и без того нездоровые наши отношения и вовсе превратились в психиатрическую клинику, ведь он принудительно втягивал меня в их войну, истоки которой мне так и не открылись, причем масштаб этой войны за очень короткий промежуток времени достиг такого размаха, что, выражаясь историческим языком, из гражданской она переросла в мировую, в которой участвовали даже ближайшие родственники Володиного зятя. Только с Володи все было как с гуся вода, а мне досталась роль самого слабого звена… Где же тут возьмешь эти душевные силы, если ты остался совершенно один, не окрепший духом и абсолютно незащищенный, с огромным миром тет-а-тет?

Итак, повторюсь. Страшно представить, каковым для меня был бы исход существования (именно существования!) в таких условиях, если бы однажды я не повстречала его – своего Ангела Хранителя, облеченного в плоть и кровь; человека, дружба с которым и стала тем светом в конце туннеля, выведшим меня из непроглядной душевной темноты.

Елена, или, как я к ней обращалась, тетя Лена… Однажды – к сожалению, не назову не то чтобы дня, а даже месяца, поэтому вынуждена ограничиться лишь «однажды», – она нагрянула к нам в гости, точнее, к своей куме, что само по себе было, как я поняла, достаточно редким явлением, несмотря на то, что ее квартира размещалась всего двумя этажами ниже. Кажется, у них наступила какая-то дата, исчисляемая еще с молодости, по поводу которой они из раза в раз устраивали скромное застолье. Дома были только я и Татьяна Сергеевна, потому за их столом нашлось место и мне. Чувствуя себя одинокой, брошенной и забытой всеми, я по-настоящему радовалась любым гостям: и тем, кому не было до меня дела, и тем, до кого дела не было мне. Конечно, я старалась быть приветливой и компанейской. Хотя… Положа руку на сердце, в то первое наше знакомство я отнеслась к гостье весьма неоднозначно. Более того, она мне очень не понравилась своей какой-то мужской жесткостью и прямолинейностью. Выходец из интеллигентной семьи (ее родители были педагогами), она безмерно этим кичилась, каждые полчаса декламируя стихи великих классиков и рассказывая о своих успехах в освоении как гуманитарных, так и математических наук. Да, признаю, познания ее были едва ли не безграничны, но такая публичная их демонстрация вызывала негативное впечатление. К тому же… Женщина умела выражать свои мысли четко и уверенно, но складывала предложения таким образом, что они будто впивались в тебя, как нечто материальное. Это сильно обескураживало. Она не стеснялась давать оценку суждениям присутствующих и вступать с ними в споры, отстаивая свои позиции; с удовольствием «организовывала интеллектуальные игры» по курсу литературы, географии или истории и постоянно поправляла, если слышала в твоей речи оговорки. Словом, тебя ни на минуту не покидало ощущение студента, сдающего вступительный экзамен перед комиссией именитых профессоров. Даже когда она молчала, слушая собеседника или просто о чем-то размышляя, в ее жестах и мимике просматривались типично учительские повадки, поэтому ее легко можно было причислить к тем строгим и беспристрастным преподавателям, которые еще с советских лет выполняли свою работу, или, может, миссию, не за страх, а за совесть. Вот только учителем она не являлась. К тому времени она вообще не работала уже не первый год, живя на скромную пенсию по инвалидности, полученную после операции на груди. Когда, налегая на спиртное – ликер домашнего приготовления, тетя Лена запела, показывая еще один свой талант – довольно неплохие вокальные данные, мое мнение о ней усугубилось. Я заключила, что у нее такие же серьезные проблемы с алкоголем, как и у ее крестника. Впрочем, о ее близких отношениях с зеленым змием говорила и свекровь.