Если…

Будучи много лет в разводе, женщина проживала в двухкомнатной квартире с дочерью, также не первый год пребывающей в статусе «разведенки», и внуком лет двенадцати. Дочь, Эля, дома появлялась нечасто, постоянно пропадая на работе и в командировках, поэтому сын рос под пристальным надзором бабушки. Жили они небогато, но дружно, в отличие от семьи ее кумы, потому намного легче справлялись со своей бедностью, имея все необходимое для нормальной жизни простого рабочего класса. Как-то зайдя к ним домой по поручению свекрови, я даже приятно удивилась тому, что увидела за невзрачной входной деревянной дверью. По сравнению с нами, это были царские палаты, причем и в интерьере здесь чувствовалась та самая интеллигентность, которая порой казалась навязчивой. Конечно, тогда мне было там некомфортно; успев отвыкнуть от всех повседневных этикетных штампов, я терялась, не зная, как себя вести и как разговаривать, потому молча и неподвижно стояла на пороге, пока не получила то, за чем пришла, точнее, была послана.

– Если есть желание, возвращайся! Чаю попьем! – сказала хозяйка вдогонку на лестничной площадке.

Поколебавшись, я все же приняла ее приглашение. То ли мне было настолько скучно, то ли любопытно – наверное, неважно, ну уж точно не чай меня «соблазнил», раз я предпочла находиться там, где ощущала себя в по-спартански суровых рамках, там, где у каждого человека, у каждого предмета и даже слова есть свое место. Я робко постучала в двери, которые буквально на счет три отворились.

– Я знала, что ты придешь, поэтому не закрывала! – со сдержанной улыбкой произнесла Елена.

Почему-то от этой фразы мне стало еще больше неловко. Я вошла, словно побитый пес, идущий к своему мучителю за кормежкой, когда голод уже затмевает врожденные инстинкты. Я проследовала за женщиной на кухню и будто притаилась на табурете в уголке, лишь изредка стыдливо поглядывая за ней исподлобья.

– Давай сразу договоримся, чтобы потом не было никаких обид! – начала она, пока настаивалась заварка в чайнике. – Я человек прямой – говорю как есть: ни под кого не подстраиваюсь и не буду, тем более в собственном доме. Гости остаются гостями, пока они в радость! Это глупое гостеприимство, которое рушит все твои планы на день, не для меня! Поэтому, когда я скажу: «Таня, на выход!», – не думай, что я такая злая или выгоняю тебя, потому что ты какая-то не такая. Это значит, что у меня дела! И губы дуть тут не на что! Усекла? Договорились?

– Да, – ответила я охрипшим от необъяснимого волнения голосом.

– Вот и хорошо! Ну а теперь рассказывай о себе! Спрашивать ни о чем не буду, ты все равно расскажешь только то, что посчитаешь нужным.

– Вам наверняка уже обо мне рассказывали…

– А я не сужу о человеке по чьим-то рассказам, – перебила меня женщина. – «Испорченный телефон» не дает объективности. Я предпочитаю личное общение, если он меня вообще заинтересовал, и только после этого делаю определенные выводы о нем.

После этих слов я едва не перестала дышать. Теперь я чувствовала себя обвиняемой на скамье подсудимых, где каждое мое слово может быть использовано против меня. Запинаясь, я приступила к изложению, пугаясь от собственных, практически бессвязных, речей, и этот испуг быстро разрастался. Казалось, мой язык одеревенел и едва поворачивался, плохо выговаривая слова, состоящие более чем из двух слогов. В горле постоянно пересыхало (я и не заметила, как выпила две чашки чая), а руки, как в народе бытует, так и просили работы, беспрерывно что-то ощупывая и передвигая. Если бы это был кто-то со стороны, а я наблюдатель, я бы решила, что у него, мягко говоря, некоторые отклонения, и от этой мысли съежилась до предела; ко всему прочему еще и пропадал голос, что в совокупности чуть не довело меня до истерики. Все это время Елена внимательно меня слушала, ни разу не перебив даже исправлениями обмолвок, которые коверкали каждое мое предложение, и лишь загадочно улыбалась, слегка прищурившись. Не хочу и предполагать, о чем она думала в тот момент и каковой меня видела, но как только я закончила свой, так называемый, рассказ, она попросила уйти.

Будучи заранее ею предупрежденной, я старалась отнестись к этому спокойно, но, признаюсь, в глубине души обидно все же было. В какой-то мере я даже злилась и на нее, и на себя. Почему на себя? Наверное, потому, что я все равно приняла это на свой счет, тем более после своего провального выступления. А она же не стремилась преподнести это как-то помягче, поэтому неосознанно возникло ощущение некоей насмешки в мой адрес. Выходя от нее, я сама себе пообещала, что больше никогда не приду и вообще буду держаться поодаль, насколько это возможно, от всей этой странной семейки. И от этого неприятного осадка я не могла избавиться еще несколько дней.