Если…

Эля и впрямь не заставила себя долго ждать. Тетя Лена еще у самого порога, пока дочь снимала обувь и верхнюю одежду, принялась разъяснять ей ситуацию и поставленную перед ней задачу. К моему изумлению, к своему заданию девушка отнеслась ровно, легко согласившись, как будто ей не раз уже поручали подобное, чем еще больше подогрелся мой интерес к их семейству. (В целом, оно казалось мне не странным, а таинственным; было в нем все как-то не так, отлично от других, непривычно, как мне чудилось.) Вот так «профессионализм»! Я и не думала, что Эле не понадобится ни времени, ни сил, ни четких инструкций, чтобы так вжиться в роль. Все было очень просто и очень ладно: набрала номер, задала пару вопросов и, получив ответ, отключилась – на все ушло буквально пять минут. Но особенно не думала, что, даже повесив трубку, этот спектакль еще не будет доигран. Теперь главному герою пришлось туго вдвойне, когда «клевать темечко» на него накинулись с двух сторон. Наверное, где-то в глубине души мне это даже нравилось, что впоследствии, возможно, стало еще одной причиной нашей тесной дружбы, ведь чувствовать заботу о себе приятно и в таком проявлении, когда кругом безразличие, начинаешь и это ценить, – эта встряска порой, как воздух, была просто необходима; она, будто разряд электрошокера, заламывала твою кардиограмму в зигзаг жизни. И я смиренно сносила жесточайшую, беспощадную критику на свой счет, ни разу даже не прибегнув к своему излюбленному приему – «эффекту сквозных ушей», как называла его мама, когда «в одно ухо влетело, в другое вылетело».

После звонка выяснилось, что о случившемся в деканат не сообщили (поразительно!), – там по-прежнему в меня верили, в мое то ли образумие, то ли озарение, а с ним и в счастливый исход этой сессии, да и не только этой, а и всех оставшихся лет обучения. Но мне надеяться было не на что. Вряд ли у молодого преподавателя была настолько плохая память, чтобы спустя всего несколько дней забыть наши «несхожести во мнениях» и наконец-то милосердно уступить нерадивому студенту, поэтому рано или поздно, я понимала, уведомить замдекана о сеем происшествии все равно придется. И я решила спросить совета у тети Лены.

– Наколола же ты дров, деточка…всей округе будет жарко! – произнесла она, горько качая головой. – Конечно, раз уж так сложились обстоятельства, то лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – первой прийти и честно все рассказать. Да, твой поступок возмутителен и тебя не красит, но, если признаешься, не пытаясь переложить вину на другого, поверь, пожурят-пожурят да спишут, ибо такой человек больше заслуживает уважения, нежели порицания. Наверняка и помогут как-то урегулировать этот конфликт! Так же не оставишь!

Уже на следующий день я явилась в деканат с повинной, но моему чистосердечному признанию почему-то никто удивлен не был. Более того, замдекана, складывалось такое впечатление, отнеслась к нему так спокойно, будто это было нечто естественное, само собой разумеемое, и никак иначе быть просто не могло. Безусловно, по головке меня не погладили, но и «наказывать» не стали, ограничившись лишь громким вздохом разочарования.

– Я сама поговорю с ней, – добавила она, выдержав мучительную для меня паузу. – Я думаю, тройку ты уже явно заслужила… за пять-то попыток сдать… Хоть что-то же ты выучила?! Я позвоню тебе и скажу, когда и куда подойти. Горе ты луковое! Я все понимаю, проблемы всякие бывают и, хочешь не хочешь, они имеют непосредственное влияние на нас, но… Знаешь, как сердце обливается кровью, когда я хожу по базару и встречаю своих вчерашних учениц, – учениц, наделенных незаурядными способностями, а потому подающих огромные надежды на научном поприще и просто в общественной жизни, – которые торгуют там в палатках бананами и апельсинами? Казалось бы, что мне они и кто? А без слез смотреть на это не могу! – опустив взгляд в бумаги на столе, женщина застыла, будто даже не дыша, словно на минуту покинув собственное тело, которое не позволяло ей свободно пройти сквозь временные ворота. Непроизвольно я сделала то же самое, и зарисованная ею картина поплыла перед глазами, точно мороз, пробирая до мозга костей. – Скажу тебе один единственный раз, – продолжила она, очнувшись. – Мне очень хочется верить, что жизнь никогда не сведет нас по разные стороны прилавка…