Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

«У нас не хватает знаний, чтобы даже понять хоть только жизнь человеческого тела. Посмотрите, что нужно знать для этого: телу нужны место, время, движение, теплота, свет, пища, вода, воздух и многое другое. В природе же все так тесно связано между собою, что нельзя познать одного, не изучив другого… Жизнь тела нашего мы поймем только тогда, когда изучим все то, что нужно ему; а для этого необходимо изучить всю вселенную. Но вселенная бесконечна, и познание ее недостижимо для человека. Следовательно, мы не можем вполне уяснить себе и жизнь нашего тела».

Толстой идет дальше. Поскольку каждый человек неповторим, наше тело и, соответственно, наши болезни предлагают медицине «бесчисленные соединения и страдания».

Неизвестное – «х в степени х» – еще труднее постижимо, поскольку медицина должна быть обращена не только к физической, но в неменьшей степени к духовной, душевной жизни человека. Толстой убежден, что «едва ли не 50 %, иногда больше, иногда меньше в каждом страдании зависит от духовных причин». Эти причины могут быть, в свою очередь, устранены «духовным лечением».

Именно духовными причинами (увлечение недостойным человеком, разрушившее ее любовь к князю Андрею) вызвана тяжелая болезнь Наташи Ростовой. Между тем болеет Наташа всерьез: «она не ела, не спала, заметно худела, кашляла». Ошибка докторов, ее пользующих, в том, что они подходят к делу, что называется, с другой стороны: лечат кашель, дурной аппетит, бессонницу. Молитва приносит исцеление не потому, что чудотворна сама по себе: она помогает Наташе разобраться в душевном неустройстве, обрести надежду, подсказывает новый взгляд на жизнь. «Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастья».

Точно так же крушение любви становится причиной болезни Кити в «Анне Карениной», и на заграничном курорте, куда отправляют ее доктора, выздоровление ей приносит не медицина, а встреча с прежде незнакомой ей жизнью, сравнение своего положения с тем, что происходит в этой жизни. «Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила».

Толстой, по его словам, время от времени переживает состояние «чистки души». В «Воскресении», рассказывая о герое романа Нехлюдове, он объясняет: «Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки». В одном из вариантов романа Толстой определяет такое состояние как пробуждение подлинного духовного существа человека.

Болезнь, когда коромысло весов склоняется в сторону духовного и душевного, часто оказывается лучшим временем для такой внутренней перемены: не выпадение из жизни, а часть жизни. Все люди отделены друг от друга своими телами, но в каждом человеке живет то же самое, что живет во мне («в чем эта связь, я не могу ни понять, ни высказать, но знаю, что она есть»), все соединены общим духовным началом, которое дает жизнь всему; – убежден Толстой. Во время болезни, которая выявляет в телесном устройстве разных людей не поддающиеся обобщению «бесчисленные соединения и страдания», как раз в это время в самых несхожих людях пробуждается их подлинная духовная сущность, объединяющая людей на земле.

Именно так протекает болезнь Пьера Безухова – выздоровлением от нее завершается четвертый том «Войны и мира» (впереди – лишь эпилог).

Причина его болезни – не душевные тревоги, а физические лишения и напряжения, испытанные в плену и выказавшие себя, как это большею частью бывает, позже, когда эти лишения и напряжения остались позади. Тяжелая болезнь – медики именовали ее желчной горячкой – тянулась три месяца. «Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел», – с веселым вызовом, словно не в силах удержаться, замечает Толстой. Но реплика как бы со стороны. Из самого текста (в противоположность тому, что говорилось о Наташе) никак не явствует, что диагноз поставлен неверно или что лечат нехорошо. Мы почти физически ощущаем испытываемую Пьером радость телесного обновления, когда он счастливым «Ах, как хорошо! Как славно!» приветствует мягкую чистую постель или чашку душистого бульона. Но пробуждение от болезни, как называет выздоровление Толстой («проснувшись от своей болезни»!), – это обновление духовное.

В те три месяца, пока тело немоществует и радостно вспоминает то, что прежде было его привычкой, душа Пьера перерабатывает пережитое им в горящей Москве, в плену, освобождается от многого, что мешало прежде видеть подлинное содержание и смысл жизни. В этом, а не только в спасении из плена, «радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастье».