Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Реальное сновидение по-своему повторится в последнем томе «Войны и мира» – непреодолимым рубежом отсечет от всей прошлой жизни последние дни тяжело раненого князя Андрея. Сначала ему снятся многие люди, с которыми он встречался прежде, но в какой-то момент все события сновидения заменяются «одним вопросом о затворенной двери». Князь Андрей идет к двери, чтобы запереть ее. От того, успеет или не успеет он запереть дверь, зависит все. Он спешит, ноги его не двигаются, мучительный страх охватывает его. Он подползает к двери, но с другой стороны ломится в нее что-то ужасное. «Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер. Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновенье, как он умер, он, сделав над собой усилие, проснулся. «Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих нор неведомое, была приподнята перед его душевным взором… С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни…» <курсив Толстого>.

С годами Толстой все чаще возвращается к открывшейся ему еще в молодости мысли, уясняет ее все более четко. Человеку дана бесконечная жизнь, бесконечное бодрствование. Оно перебивается недолгими временными засыпаниями, которые мы воспринимаем, как жизнь в настоящем. Они заканчиваются пробуждением в смерть, в бесконечную жизнь. Время условно. Наш земной разум приобрел эту способность, чтобы расставлять события в определенной последовательности – иначе он не может правильно воспринимать их. Но также условно и пространство. Разум не в состоянии воспринимать в одно и то же время множество предметов, если не разместит их в определенном порядке.

Умирая, переходя в бесконечное, человек освобождается от оболочки своего я, сливается с каким-то безграничным общим, с тем, чтобы в какой-то момент снова на время в той или иной форме обрести его и снова утратить («пробудиться в смерть»).

Как в нашей земной жизни мы многажды засыпаем, как бы уходим из нее, теряем «сознание бодрствования» и обретаем «сознание сна», а затем пробуждаемся, возвращаемся в бодрствование, не представляя себе, какое состояние более настоящее, так рождаемся мы и умираем в нашей бесконечной жизни. «Когда рождаешься, то не знаешь, из какой жизни пришел, и когда умираешь, не знаешь, в какую сторону уходишь».

«Жизнь в сновидении показывает, – полагает Толстой, – какою должна быть жизнь настоящая до– и посмертная, не связанная пространством и временем. Жизнь такая, в которой я могу быть всем везде, всегда». Ему бы хотелось, бодрствуя в земной жизни (в той, которую он именует «сон жизни»), жить, как в сновидении. Он даже составляет для себя молитву: «Помоги мне, Господи, жить вне времени в настоящем и вне пространства в других».

Почувствовав, что такое возможно, Иван Ильич в последний момент перестает бояться смерти.

«Жизнь будущая, загробная мне так же ясна и несомненна, как и настоящая жизнь. Не только ясна и несомненна – она есть та же самая, одна жизнь». Но вера в бессмертие, жизнь после смерти, утверждает веру в жизнь бесконечную. Не бывает бесконечности в одну сторону, объясняет Толстой. Если мы куда-то уходим, то откуда-то и пришли. «Умереть – значит уйти туда, откуда пришел. Что там? Должно быть, хорошо, по тем чудесным существам детям, которые приходят оттуда».

Он верит в бессмертие, в бесконечность жизни, но на слова Софьи Андреевны, что смерть лучше скучной старости, отзывается страстным протестом: «Нет, надо жить, жизнь так прекрасна!»

В дневнике последнего, тяжелейшего для него 1910 года, среди прочих записей о желании умереть, о приближении смерти, находим: «Пора проснуться, т. е. умереть. Чувствую уже изредка пробуждение и другую, более действительную действительность».

Но как не отпускает, манит, как прекрасна та полная испытаний действительность, в которой он пребывает! В последний свой год он с особенным наслаждением совершает далекие прогулки верхом по любимой Засеке, восхищается природой, красотой леса, собирает цветы, молодо нагибаясь с лошади.

«Я видел Толстого нынешним летом, – расскажет, когда совершится неизбежное, скульптор Паоло Трубецкой, посетивший Ясную Поляну в 1910 году. – …Нет, он не похож был на человека, которому суждено вскоре умереть. Однако он думал о смерти. Вспоминаю, однажды мы проезжали с ним, как всегда, верхом, через цветущие луга… Толстой долго смотрел на набухшие древесные почки, на синее небо, на светлую влагу, сверкавшую в траве. Казалось его взгляд хотел вобрать в себя всю эту живую свежесть и выпить ее.

– Никогда, – сказал он мне, – я не чувствовал, как сегодня, всю эту красоту. Я сильнее чувствую неумирающую прелесть теперь, когда вскоре должен все это утратить!..»