Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

На другой день после припадка Гусев записывает: «Сегодня слаб, утром не занимался, читал Пушкина. Но мысль работает так же напряженно и плодотворно, как в здоровом состоянии». Сам Лев Николаевич заносит в дневник несколько дней спустя: «Был припадок; хорошо, что приближение к смерти не печалит, скорее не то что радует, но желательно. Думается хорошо, сильно…»

Маковицкий, перебирая события следующего после припадка дня, обращает внимание: «Не помнит вчерашнее». Но при этом – ведет серьезные беседы, играет в шахматы, до усталости трудится над новой статьей.

Можем добавить еще примеры, но не можем уточнить количество схожих приступов в течение последних лет жизни Толстого (да вряд ли здесь необходим такой перечень). Иные из них, не исключено, вообще не фиксируются, некоторые остаются в беглых письменных замечаниях окружающих. Доктор Маковицкий свидетельствует, обобщая, что в последние полтора года жизни Толстого обмороки случаются обыкновенно с шестинедельными интервалами, но иногда и через три, пять, восемь недель. Приступы протекают по одному типу, но явления выражены то слабее, то сильнее.

Самый сильный (сведений о нем дошло немного) – 19 сентября 1909 года.

До этого Лев Николаевич полмесяца проводит в имении Черткова и в Москве. 19-го уезжает из Москвы в Ясную Поляну. На московском вокзале огромная толпа (около пяти тысяч человек) приветствует Толстого, устраивает овацию. По дороге со станции в имение, еще в коляске ему становится дурно, по приезде в Ясную у него два обморока с долгой (не так, как 2 марта 1908-го, а дольше – на несколько часов) потерей сознания. Доктор Беркенгейм и домашние, по словам Софьи Андреевны, энергично приводят его в чувство.

Сам Лев Николаевич рассказывает: «Я помню, как мы сели в коляску, но что было дальше до 10 часов утра 20-го – ничего не помню. Рассказывали, что я сначала заговаривался, потом совсем потерял сознание. Как просто и хорошо умереть так».

Но 20-го – в дневнике, после – «Сегодня проснулся в 10 очень слабый»: «Два раза ходил гулять», «Все думается – и хорошо», «Много писал»…

Еще про «ящики памяти»

Очень интересно это расхождение, даже противоположение: утрата памяти не отражается на работе мысли, не препятствует духовной, творческой работе.

Толстой не просто сознает это расхождение, противоположение, – он объясняет его, что называется, «подводит под него базу», видит в нем нечто существенное и нужное для себя.

«Я потерял память. И – удивительное дело – ни разу не пожалел об этом. Могу пожалеть о том, что теряю волосы, и жалею, но не о памяти… Как выбрасывают выжимки, когда взято масло, так и с памятью».

В его годы все прожитое и пережитое, все из прошлого, доброе и дурное, что было необходимо, чтобы определить пути к идеалу, уже осмыслено, переработано, нашло свое место в понимании лучшего мироустройства и устройства собственной жизни. Ненужные «выжимки» лишь загромождают мозг, «ящики памяти» (вспомним давний толстовский образ) вываливаются в «коридор», препятствуют движению мысли. Когда голова не заполнена отжитым, тем, что было, работа в умственной, религиозной области идет сильнее, энергичнее, плодотворнее.

Вряд ли эту особенность умственной деятельности Толстого: «Все больше и больше теряю память и сознаю то, что приобретаю. И так хорошо!» можно назвать всеобщей. Скорее здесь особенность все-таки именно толстовская, не всякому свойственная. Того более: хотя многие «ящики памяти» все реже готовы или даже вовсе потеряли способность выдвигаться в «коридор», другие, оставшиеся в действии, по-прежнему хранят огромные запасы самых разнообразных сведений – философских, естественнонаучных, теологических, исторических, политических, экономических, библиографических и иных, полнятся стихами и прозой, музыкой, словарными запасами по меньшей мере семи-восьми языков. И еще более того: совершенно очевидно, что память Толстого и в эти годы еще способна набивать в свои ящики новую информацию. Он много читает, художественную литературу и специальную, много беседует, постоянно выспрашивая или неосознанно схватывая то, что пойдет в дело, без труда пересказывает другим мысли и впечатления, его занимающие, сюжеты и подробности прочитанного. Наконец, утраты памяти не ограничивают его творческой работы: трудясь над новыми сочинениями, он удерживает в голове идеи, замыслы, целые страницы текста. Видно, мозг его был рассчитан с большим запасом прочности.

Провалы в памяти, которые так пугают окружающих, помогают ему сосредоточиваться на чем-то особенно важном для него в эти последние годы, меньше засорять «выжимками» уже отдуманного, не значимыми для него размышлениями ощутимо небольшой остаток отпущенного времени, что, впрочем, даже при этих провалах в памяти куда как не вполне ему удается.

«Я все забыл и забываю, так что прошедшее исчезает для меня. Также, еще больше, исчезает будущее. Как это хорошо! Вся сила жизни – а сила эта страшно умножилась – переносится в настоящее… Как это радостно!».