Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Из дневника Л.Н.Толстого:

5 октября, 10 года…3-го я после передобеденного сна впал в беспамятство. Меня раздевали, укладывали, ставили клизму, я что-то говорил и ничего не помню. Проснулся, опомнился часов в 1 1 <вечера>. Головная боль и слабость…

Из записей доктора Д.П.Маковицкого:

Воскресенье, 3 октября. Пополудни – верхом 12 верст по оврагам. На одном трудном месте Л.Н. слезал с лошади. Перед обедом спал до 6.45. Зашли к нему. Лежал в забытье, что-то бормотал, несвязно и бессмысленно говорил. Ноги холодные, лицо бледное. Приложили бутылки с горячей водой к подошвам и горчичники к икрам. Состояние полусознательное, сонливое. В 7 ч. t° – 37, 1, пульс 88. Л.Н. настаивал на том, чтобы свет был и чтобы ему позволили писать. В 8 ч. – судороги, казалось, начались с ног, после них появилось сознание, хотя и неполное.

Через полчаса опять судороги и еще три раза, так что с 8 до 10.15 пять припадков судорог. Второй и третий – самые сильные и продолжительные – по три минуты. Судороги были тонические и клонические: мышц лица, губ, шеи, спины, рук и больше всего ног. Между припадками Л.Н. настойчиво просил свечу и карандаш и перед тем, как начинались припадки, усиленно делал движения, водил рукой по подушке и по салфетке, как если бы писал и диктовал «добро» о Боге, о душе, о земле. В 10. 15 последние, самые короткие судороги, t° 37,7, пульс 75, потом Л.Н. спал до 1 1-ти.

В 11 ч. проснулся с ясным сознанием. Стал поправлять себе подушку, одеяло, искал спички, часы. Спросил нас, почему мы около него: «Зачем вы здесь?», что с ним было. «Я ничего ненормального не чувствую». Спросил, который час, и сам посмотрел на часы. Собирался заснуть. Мы потушили свечу и вышли. Я сел в спальне. Через две минуты Л.Н. позвонил, попросил потушить свечу, очень настаивал, чтобы Софья Андреевна ушла, и уснул. Спал до 2.30. Опять расспрашивал, что с ним было. На вопрос, как себя чувствует, отвечал, что голова болит, изжога, больше ничего. С 3 до 5 ч. просыпался, отсылал приходившую Софью Андреевну, потом спокойно спал до 9.45. Речь хорошая. Пил боржом, кофе. Когда у Л.Н. были сильные судороги, Бирюков, Булгаков и я держали его за руки, туловище и ноги. Софья Андреевна на этот раз суетилась меньше, чем обыкновенно, когда Л.Н. заболевал, и нас меньше дергала. Она в этот раз была встревожена и опечалена до смирения. При одном припадке Л.Н., помогая держать ноги, упала на колени и, тихо рыдая, целовала ногу Л.Н., припала к ней губами – ниже колена…

Главная причина припадков – душевные волнения. Л.Н. не имеет надлежащего покоя, к тому же его утомительная верховая езда по оврагам, как сегодня…»

Из дневника Валентина Федоровича Булгакова, последнего секретаря Толстого:

«3 октября. Верхом ездил с Душаном. Вернувшись с прогулки <Л.Н.> проходил через «ремингтонную» <комната, где работал секретарь, название – от марки стоявшей там пишущей машинки >.

– Хорошо съездили, без приключений, – улыбнулся Лев Николаевич и забрал с собой со стола полученную на его имя с сегодняшней почтой книгу.

И ни он, ни я никак не предполагали того, что должно было случиться сегодня. Случилось же это вечером.

Лев Николаевич заспался и, прождав его до семи часов, сели обедать без него. Разлив суп, Софья Андреевна встала и еще раз пошла послушать, не встает ли Лев Николаевич. Вернувшись, она сообщила, что в тот момент, как она подошла к двери спальни, она услышала чирканье о коробку зажигаемой спички. Вошла к Льву Николаевичу. Он сидел на кровати. Спросил, который час и обедают ли. Но Софье Андреевне почудилось что-то недоброе: глаза у Льва Николаевича показались ей странными.

– Глаза бессмысленные… Это – перед припадком. Он впадает в забытье… Я уж знаю. У него всегда перед припадком такие глаза бывают.

Она немного поела супу. Потом отодвинула суп, поднялась и снова пошла в кабинет… На вернувшейся Софье Андреевне лица не было.

– Душан Петрович, подите скорее к нему!.. Он впал в беспамятство, опять лежит и что-то такое бормочет… Бог знает что такое!

Все вскочили, точно под действием электрической искры. Душан, за ним остальные побежали через гостиную в кабинет и спальню.

Там – темнота. Лев Николаевич лежал в постели. Он шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание звуки…

На столике у изголовья зажгли свечу. Сняли с Льва Николаевича сапоги и накрыли его одеялом.

Лежа на спине, сжав пальцы правой руки так, как будто он держал ими перо, Лев Николаевич слабо стал водить рукой по одеялу. Глаза его были закрыты, брови насуплены, губы шевелились, точно он что-то пережевывал.

Душан всех выслал из комнаты. Только П.И.Бирюков остался там, присев в кресло… Подавленные вернулись в столовую и принялись за прерванный обед.

Только что разнесли сладкое, прибежал Павел Иванович. – Душан Петрович, у Льва Николаевича судороги! Снова бросились все в спальню… Когда мы пришли, Лев Николаевич уже успокоился. Бирюков рассказывал, что ноги больного вдруг начали двигаться. Он подумал, что Льву Николаевичу хочется почесать ногу, но, подошедши к кровати, увидел, что и лицо его перекошено судорогой.

– Бегите вниз! Несите бутылки с горячей водой к ногам. Горчичники нужно на икры! Кофею, кофею горячего!

Кто-то отдавал приказания, кажется Душан и Софья Андреевна вместе… Сухонький Душан бесшумно, как тень, скользил по комнате. Лицо Софьи Андреевны было бледно, глаза полузакрыты, точно веки опухли. Нельзя было без боли в сердце видеть лицо этой несчастной женщины…

Но она не потерялась: уложила бутылки вокруг ног, сошла вниз и сама приготовила раствор для клистира. На голову больного, после спора с Душаном, наложила компресс…

Душан заботливо, осторожно, с нежными уговаривания-ми, хотя больной все время находился в бессознательном состоянии снимал с него платье. Наконец его покойно уложили.

– Общество… общество насчет трех… общество насчет трех…

Лев Николаевич бредил.

– Записать, – попросил он.

Бирюков подал ему карандаш и блокнот. Лев Николаевич накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его по-прежнему было мрачно.

– Надо прочитать, – сказал он и несколько раз повторил: – Разумность… разумность… разумность…

Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума – Льва Николаевича.

– Левочка, перестань милый, ну, что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, – просила больного Софья Андреевна, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Лев Николаевич молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку…

Потом… потом начались один за другим странные припадки судорог, от которых все тело человека, беспомощно лежавшего в постели, билось и трепетало. Выкидывало с силой ноги. С трудом можно было удержать их. Душан обнимал Льва Николаевича за плечи, я и Бирюков растирали ноги. Всех припадков было пять. Особенной силой отличался четвертый, когда тело Льва Николаевича перекинулось почти совсем поперек кровати, голова скатилась с подушки, ноги свесились по другую сторону.

Софья Андреевна кинулась на колени, обняла эти ноги, припала к ним головой и долго оставалась в таком положении, пока мы не уложили вновь Льва Николаевича как следует на кровати…

Александре Львовне, вызванной мною запиской, она говорила:

– Я больше тебя страдаю: ты теряешь отца, а я теряю мужа, в смерти которого я виновата!..

После пятого припадка Лев Николаевич успокоился, но все-таки бредил.

– Четыре, шестьдесят, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, семьдесят… – считал он.

Поздно вечером он пришел в сознание.

– Как вы сюда попали? – обратился он к Душану и удивился, узнав, что он болен.

– Ставили клистир? Ничего не помню. Теперь я постараюсь заснуть.

Через некоторое время Софья Андреевна вошла в спальню, стала что-то искать на столике около кровати и нечаянно уронила стакан.

– Кто это? – спросил Лев Николаевич.

– Это я, Левочка.

– Ты откуда здесь?

– Пришла тебя навестить.

– А!..

Он успокоился. Видимо, он продолжал находиться в сознании…

Поздно ночью приехал из Тулы доктор (Щеглов)… Душан объяснил ему болезнь, как отравление мозга желудочным соком <уже знаем, что в своей записи Маковицкий называет другую причину болезни>. На вопрос наш о причине судорог приезжий доктор отвечал, что они могли быть обусловлены нервным состоянием, в котором находился Лев Николаевич в последнее время, в связи с наличием у него артериосклероза…