Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Спальня будет даровать Софье Андреевне ощущение победы в семейном разладе, но каждая ее победа в спальне ведет к еще большему отчуждению. Она пишет об одном из таких примирений-отчуждений поздних лет супружества: «И все стало нужно: и теплая шапка, которую я догадалась взять, и фрукты, и финики, и мое тело, и мой труд переписывания… Боже мой! Помоги мне до конца жизни Льва Николаевича исполнять мой долг перед мужем, т. е. служить ему терпеливо и кротко».

Горький припомнит произнесенные однажды слова Толстого: «Человек переживает землетрясения, эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной была, есть и будет трагедия спальни».

Мир детской

Появление ребенка в доме – событие для всякой молодой семьи. Лев Николаевич взволнованно ждет рождения сына, радуется ему и… не знает, что с ним делать. «Лев Николаевич никогда не брал на руки Сережу, – вспоминает Софья Андреевна. – Он радовался, что у него сын, любил его по-своему, но относился к нему с каким-то робким недоумением». В единственной короткой дневниковой записи 1864 года Толстой огорченно признается: «Сын очень мало близок мне».

Он (что весьма типично для многих мужеского душевного склада, в особенности чувственных мужчин) больше муж, чем отец. В письме к жене, ненадолго с нею расставшись, он в ответ на ее упрек, что не любит детей, объясняет: понос у ребенка его тоже очень тревожит, но – «я не люблю их в сравнении с тем, как тебя люблю».

Подрастая, сын все более привлекает Льва Николаевича: «Я его очень начинаю любить. Совсем новое чувство». Толстой скажет однажды, что маленькие дети не вызывают у него интереса: ему дорого видеть, чувствовать, что он в силах воздействовать на ребенка, что ребенок его понимает.

В эпилоге «Войны и мира» графиня (прежняя княжна) Марья будет переживать, что муж, Николай Ростов, не ощущает прелести грудных детей.

«– Не понимаю, не могу, – сказал Николай, холодным взглядом глядя на ребенка. – Кусок мяса…

– Ведь главное, он такой нежный отец, – сказала графиня Марья, оправдывая своего мужа, – но только, когда уже год или этак…»

Годом позже первенца-сына, у Толстых рождается и первая дочь – Таня. Софья Андреевна опять печалится: с сыном Лев Николаевич стал очень нежен, все с ним занимается, а на Таню даже никогда не глядит. Скоро Таня сделается его любимицей. Толстой до старости вообще будет особенно близок с дочерями, так же, как и они будут не только душевно привязаны к отцу куда более, нежели сыновья, но окажутся несравнимо восприимчивее к его внутренней работе, убеждениям, учению, станут его духовными друзьями и помощницами.

«Какой-то совсем особенный мир в детской», – определяет Софья Андреевна. Пусть Толстой и не в силах принять этот мир вполне – тем не менее и для него, как для Софьи Андреевны, мир детской – необходимая и важная часть мира семьи, о котором он с юных лет мечтал, как о счастье, которое его ожидает.

«Материалы, из которых построено это счастье, – рассказывает он теперь, когда оно возводится на деле, – самые некрасивые – дети, которые (виноват) мараются и кричат, жена, которая кормит одного, водит другого и всякую минуту упрекает меня, что я не вижу, что они оба на краю гроба, и бумага и чернила, посредством которых я описываю события и чувства людей, которых никогда не было».

Известно, что Наташа Ростова во многом написана «с Тани», младшей сестры Софьи Андреевны, но сам писатель неслучайно, конечно, прибавляет, что «перемешал Таню с Соней». В заключительных главах «Войны и мира», о семейной жизни Наташи, воспроизводится этот мир детской, – до него несколько шагов от кабинета, где Лев Николаевич пишет свою книгу. В добрую минуту он весело докладывает приятелю: в Ясной Поляне, и в детской, и в кабинете, хорошая погода.

Детей кормила сама

«Иду на жертву к сыну», – через месяц после первых родов пишет в дневнике Софья Андреевна. Она пытается кормить его сама. Это соответствует желанию, даже настоянию Льва Николаевича. Он шутит, что жена «погружена в сиски, соски и соски», но представить себе не может (и не хочет), что детей кормит не мать, а чужая женщина.

Грудь у Софьи Андреевны плохо устроена для кормления. У нее сразу же начинаются боли, возникает грудница (такое повторится всякий раз, со всяким ребенком). Но, записывает она, «бросить кормить – огромное несчастие, отравит жизнь».