Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

После безумной попытки бежать с Анатолем Курагиным и разрыва с князем Андреем, ее женихом, Наташа не ест, не спит, заметно худеет, кашляет. Доктора – не без иронии сообщает Толстой – постоянно ездят в дом, и отдельно и консилиумами, говорят по-немецки, по-французски, по-латыни и прописывают самые разнообразные лекарства от всех известных им болезней.

И следом – самое главное. Уже без иронии. «Но ни одному из них <докторов> не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек; ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь…»

Здесь высказана очень серьезная мысль. Наверно, она особенно близка Толстому из-за его пристального интереса к каждому отдельному человеку. Толстой убежден, что нет болезни вообще, что у каждого человека своя болезнь, что каждый человек болеет по-своему. Он увлекается, конечно. Трудно себе представить, будто он не понимает, что существует определенный набор, соединение признаков, симптомов, характерных именно для той или иной болезни. Но для него важнее, что эти признаки, симптомы всякий раз сопрягаются с особенностями организма данного человека, картина болезни всякий раз меняется, иногда до неузнаваемости.

Толстой приходит к известному правилу, ставшему аксиомой мыслящего врача: лечить надо не болезнь, а больного. Но, утверждая, что в каждом случае врач имеет дело с чем-то новым, неведомым, даже непознаваемым, он, по существу, отказывает медицине в возможности принести исцеление.

Толстой именно так и развивает тему: врачи полезны, необходимы, неизбежны не потому, что прописанные ими средства оказывают целебное действие. Польза их лечения – нравственная. Они удовлетворяют «той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания». И одновременно нравственной потребности людей, любящих больного.

Когда доктора говорят: «сейчас пройдет», если кучер съездит в аптеку, возьмет на рубль и семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и если порошки эти принимать в отварной воде, непременно через два часа, не больше и не меньше, – то это и есть, приносимая медициной польза. И для ближних исполнять предписания докторов и заставлять больного исполнять эти предписания – важное занятие, утешение, ощущение оказываемой помощи.

Наверно, Лев Николаевич по-своему прав. Прав, когда размышляет о нравственном значении медицины. Когда видит это значение в том, что она сострадает, хлопочет, вселяет надежду, – но он опять увлекается, доказывая себе и нам, что значение ее только в этом.

Толстой – искусный врач для своих героев. Он все, до малейшей черточки, знает о каждом из них. Он поставил Наташе точный диагноз и назначил ей правильное лечение, увидев, что порошки и пилюли в красивых коробочках исцеления не приносят. «Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила», – определил он заболевание Наташи. После счастливого времени, когда всё перед ней было открыто и она была открыта для всех, – раскаяние, тоска, досада, что она сама погубила лучшие, счастливейшие годы.

Исцеление Наташе приносит молитва. Не просто участие в церковной службе, а обособление во время службы, уход в себя, внутренний разговор с собой, поиски нового пути. Ее раскаяние – не в слезах и отчаянии, а в «чувстве возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия». Молитва для нее – не повторение некоторых слов и действий, а сложная душевная работа, попытка понять себя, надежда, что, поняв, можно себя улучшить, значит, всю жизнь свою сделать лучше.

Толстой особенное внимание обращает и на внешние условия молитвы, исцелившей Наташу. Это не обычные церковные службы прямо на дому в богатом особняке Ростовых. Наташа всякий день поднимается теперь в три часа утра, надевает самое дурное свое платье, спешит, содрогаясь от свежести, по едва освещенным зарей улицам в темную, почти пустую церковь, становится на привычное место перед иконой Божией Матери. Она слышит и повторяет, понимая или не понимая их, слова молитв, и у нее является чувство, что она всецело отдается Богу, Который в эти минуты управляет ее душою. Это чувство и приносит ей спокойствие и уверенность в предстоящей жизни.

Глава завершается иронической сценой. Доктор, осмотрев Наташу и принимая деньги, очень доволен, что новое прописанное им лекарство, так хорошо действует…

Десять лет спустя. Кити