Если честно

– Я принес укулеле, чтобы сыграть вам пару песен, которые написал вместе с детьми в других детских садах, – пояснил я.

Сидевшие за столом нервно переглянулись.

– Эм-м, – произнес один из них, – вообще-то мы не собирались слушать, как вы играете.

Поставив футляр на деревянный пол, я сел по другую сторону стола от них, изо всех сил борясь с желанием поинтересоваться, исходя из чего они собираются нанимать учителя музыки, если не собираются слушать его игру.

– Ладно, хорошо, – сказал я. Мои собеседники явно уловили в моем голосе осуждение. – Просто я много песен написал с детьми, и многие из них вышли очень забавными и действительно красивыми. Я думал, что, сыграв парочку, смогу убедить вас, что подхожу для этой работы.

Сидевшие по другую сторону стола напряглись – ни один из них явно не горел желанием быть тем, кому придется мне как-то отвечать.

Я, в общем-то, уже понимал, что собеседование не имело дальнейшего смысла. Я встал и подобрал футляр с укулеле.

– Ну, нет так нет, – сказал я.

Женщина, которая привела меня в этот зал, скривилась.

– Что вы имеете в виду?

– Да перестаньте, – ответил я. – Всего два предложения – и все уже пошло не так. Не вижу никакого смысла сидеть тут и скрывать свои чувства, пока вы будете проводить собеседование ради чистой формальности, следуя протоколу.

– Н-да. Ну хорошо, – сказал один из сидевших за столом.

– Вы уверены? – спросила другая. Этот вопрос показался мне в особенности странным и бессмысленным. Она что, ожидала, что я после такого сяду обратно и вернусь к собеседованию?

– Совет на будущее, – сказал я. – Все же давайте соискателям на должность учителя музыки играть перед вами. Хотя бы сами немного порадуетесь. Может, вам даже понравится. Но это только если вы любите музыку, что не факт. Любили бы – просили бы, наверное, соискателей вам сыграть.

Сидевшие за столом выглядели так, словно я только что прямым текстом послал их куда подальше. Я же в своем предложении послушать детские песенки не видел никакого «пошли вы».

Когда я рассказывал обо всем этом Еве, та поочередно то смеялась, то соглашалась с моими доводами, то злилась на меня.

В конце концов я сдался и окончательно уверился в том, что ни одному работодателю я не нравлюсь. У меня родилась другая идея – давать частные уроки игры на укулеле прямо из дома. Ева разработала для меня дизайн листовок, а я сам сделал рассылку с рекламой уроков по адресам всех фанатов моего альбома. Несколько учеников нашлось сразу же. Потом один популярный бруклинский блогер написал о моих уроках, что привело еще с десяток человек. Я начал ежедневно получать электронные письма от новых потенциальных учеников. Выяснилось, что с некоторых пор по запросам «уроки укулеле нью-йорк» и «уроки укулеле Бруклин» поисковик в первую очередь выдавал тот самый пост о моих уроках. Вскоре я проводил занятия аж с двадцатью учениками в неделю, что, естественно, оказалось куда выгоднее любого из моих прежних трудоустройств. Моим ученикам требовалось понимать, над чем им работать и как именно совершенствовать свои навыки; хоть раз в жизни моя честность сыграла мне на руку.

Лучшее, что есть в расставании

В 2006 году Ева снова поехала с нами в семейный лагерь и еще больше привязалась к моей семье. Все мои родственники, в свою очередь, так сильно ее полюбили, что ее имя стало мелькать практически в каждой их фразе, обращенной ко мне. Отец даже представлял ее другим как будущую мать его внуков. Как-то раз он прямо спросил у нее, не смущают ли ее его обильные похвалы.

Постепенно узнавая нас все лучше и лучше, Ева начала утомлять меня постоянными интерпретациями наших слов и поисками скрытого в них смысла. После того второго года она стала единственным человеком, достаточно близким, чтобы хорошо нас понимать, но при этом достаточно далеким от нас, чтобы иметь возможность трезво оценивать нас со стороны; словом, настоящим экспертом в области наших семейных взаимоотношений.

Однако теперь каждый раз, когда я чем-то злил ее, она принималась честно говорить мне о своих мыслях и чувствах, но уже с привлечением семейных проблем и психологии, подобно настоящему психологу, только со злостью.

– Твой отец не признавал твоих чувств, когда ты был ребенком, и не давал тебе нормально злиться. И в результате теперь ты ведешь себя так, словно считаешь чувства окружающих дурацкими и ненужными. А это вовсе не так!

– Ты не можешь играть роль моего психолога, когда злишься! – отвечал я. – Это прямо противоречит смыслу сеансов психотерапии!

Когда ей не удавалось меня переубедить[70], я просто говорил, что мне жаль, что у нас возникли разногласия.

– Ты просто феноменально отвратительно извиняешься, – отвечала она на это.

– Не соглашаться друг с другом – это нормально! Нам вовсе не обязательно соглашаться по любому поводу, – говорил я ей. – Это все равно что тебе обижаться на мою нелюбовь к кокосам!

Да, с течением времени я выработал собственную вариацию «шоколадной защиты».