Если честно

– Если я должен извиняться за те или иные свои убеждения, которых ты не разделяешь, то почему это не работает в обратную сторону, скажи мне?

В тех случаях, когда ее аргументы все же доходили до меня, я говорил:

– Ладно, я понял. Ты права. Ты заставила меня передумать. Спасибо, что потратила столько времени и сил на то, чтобы все мне объяснить. И прости, что тебе пришлось всем этим заниматься. Больше не повторится.

Но моими извинениями такие споры и ссоры никогда не заканчивались.

– Твои извинения звучат еще хуже, когда они искренни, – говорила она. – Как будто фактологическую ошибку в тексте исправляешь!

Мы ссорились все чаще и чаще. Я стал называть это «несовместимостью мировоззрений».

– Ты считаешь, будто имеешь право требовать, чтобы я изменился и стал таким, как тебе нравится, – сказал я ей как-то. – Значит ли это, что я имею право требовать от тебя того же? Могу я требовать от тебя большей терпимости?

Ева сузила глаза, а затем смягчилась.

– Ты ведь считаешь, что нельзя просить человека измениться, исходя из детского понимания, что твой собственный отец никогда не изменится.

– Что ж, – ответил нисколько не смягчившийся я, – отец, критикуя меня, хотя бы открыто говорил мне, что думал, и позволял мне делать выводы и принимать решения самому. Ты же критикуешь меня точно так же, но при этом ведешь себя так, словно я сам обязан каким-то образом угадать, каким тебе хочется меня видеть, и стать таким. Это гораздо более жестоко, чем то, что делал отец.

– Я совсем не похожа на твоего отца, – внезапно пошутила Ева. – Это ты на него похож!

Я поддержал шутку.

– Нет, это ты на него похожа!

С Евой никогда нельзя было предугадать, когда очередная ссора превратится в шутку, а шутка – в ссору. В итоге это все равно оставалось на ее усмотрение, но, надо сказать, что значительная часть наших ссор заканчивалась именно общим смехом.

Как-то раз Ева прервалась на полуслове посреди очередной нашей ссоры и сказала:

– О нет. Это что же, получается, кончилась наша беззаботная юность?

Мы оба прыснули.

– Кто вообще решил, что юность бывает беззаботной? – покачала головой Ева. – Все-таки тот, кто придумал это выражение, явно был не в своем уме[71].

А в другой раз прямо посреди приступа хохота, которым закончилась наша очередная ссора, Ева взяла и внезапно сумела выйти за пределы шаблона, прямо сказав мне о своих потребностях:

– Я знаю, что ты обо мне заботишься, ты просто своеобразно это показываешь. Просто было бы здорово, если бы ты иногда делал это более привычным мне способом.

Вскоре после этого, как-то раз вернувшись домой, я обнаружил на кровати написанное от руки письмо, в котором Ева сообщала, что уходит от меня. Хоть я и знал, что рано или поздно этот день придет, знал еще тогда, три с половиной года назад, когда мы только начали встречаться, я все равно опустился на кровать, всхлипывая, и перечитал это письмо еще раз десять. В нем она писала обо всем, через что мы с ней прошли рука об руку, с невероятной теплотой и даже некоторой ностальгией по уже ушедшей эпохе. Меня утешало хотя бы то, что мы расстались мирно и без ненависти, в отличие от большинства таких пар. Я надеялся, что мы с ней сможем остаться друзьями, что мне удастся удержать ее хоть в этом качестве в своей жизни. Я понимал и принимал ее решение, и мне хотелось попрощаться с ней достойно, показать, что не держу на нее зла и знаю, в чем я был неправ, и надеюсь сделать выводы из своих ошибок.

Я думал о словах Евы на тему выказывания ей заботы так, как ей привычнее. Как-то она упоминала, что любит цветы. Я тогда выдал типично отцовскую обличительную тираду на тему того, сколь смешны социальные стереотипы, связанные с цветами, свечами и всем прочим, что считается общепринято романтичным. Я смеялся над тем, сколь большое значение общество придает вещам, которые легко продаются, покупаются и вручаются порой просто так, из прихоти, а не из истинного чувства, и которые не способны подчеркнуть личность человека и характер отношений.

– Правда? – ответила мне тогда Ева. – Тогда перечисли мне все особенное, личное и романтичное, что твой отец дарил твоей маме вместо цветов.

Я признал, что никогда не был свидетелем каких-либо проявлений романтики по отношению к маме с его стороны.

– У меня все, – кивнула тогда Ева. Так что теперь я решил купить ей цветов, зная, что она наверняка поймет истинное значение этого жеста.