Если честно

К тому моменту, когда до нашей с Евой третьей совместной поездки в лагерь в 2007 году оставалось всего несколько месяцев, наши отношения уже сами по себе напоминали что-то вроде круглогодичного семейного лагеря. Его подспудное влияние заставляло нас регулярно играть роль психотерапевта и пациента на приеме.

В какой-то момент наш полоумный арендодатель начал доставать нас, требуя от нас денег сверх того, что мы были ему должны, и отказываясь включать нам отопление и горячую воду. Жалобы в городскую администрацию не помогали, а денег на переезд у нас не было, да и слишком уж нам полюбилось наше уютное гнездышко. Однажды он принялся колотить в нашу дверь и что-то неразборчиво кричать. Неприятно было даже мне, что уж говорить про Еву. В итоге я предложил ей сыграть в «страхи».

Игру в «страхи» мы придумали за несколько месяцев до этого инцидента. Я доставал листок бумаги и ручку, призванные заменить лагерную меловую доску, а Ева выписывала на него свои страхи.

– Мы бы не оказались в подобной ситуации, будь у нас деньги, – сказала она. – Но их у нас нет. И никогда не будет. Так и будем жить до самой смерти. Мы просто нищие неудачники.

Я слово в слово записал все это на листке бумаги.

– В результате отсутствие денег не позволяет нам завести детей, потому что мы не сможем обеспечить им нормальную жизнь.

Это я тоже записал.

– Если бы ты действительно хотел от меня детей, ты уже давно бы устроился на нормальную работу и нашел бы способ нормально зарабатывать. А не делаешь ты этого потому, что считаешь наши отношения недолговечными.

На этом месте она разрыдалась.

– Ты не любишь меня, потому что я чудовище и ужасно веду себя с тобой. И вообще непонятно, что ты все еще здесь делаешь. Я снова и снова пытаюсь тебя бросить, а ты раз за разом терпеливо принимаешь меня обратно, а я вовсе этого не заслуживаю, потому что я ужасный человек.

Тут она все же сумела взять себя в руки.

– Но все это неважно – я все равно скоро умру от рака мозга.

– Ну ладно, пожалуй, хватит пока, – остановил ее я. – Давай-ка взглянем на получившийся список.

Мы придвинулись ближе друг к другу на диване, и я передал ей бумагу и ручку.

– Давай, поставь галочки напротив тех пунктов, которые так или иначе связаны с проблемами с нашим арендодателем.

Ева хихикнула.

– Бред какой-то получается. А сначала звучало ведь вполне разумно.

Вначале всех наших ссор никогда не было понятно, кто из нас окажется в итоге психологом, а кто – пациентом. Иногда мы даже менялись ролями по ходу разговора.

Несмотря на то, что я регулярно проводил уроки игры на укулеле и имел то, что вполне можно было назвать постоянным доходом, Ева упорно продолжала настаивать на том, чтобы я нашел себе работу.

– Я пишу и даю частные уроки – чем тебе не работа? – возражал я. – И если брать почасовой доход, то я за все это получаю больше, чем в любой должности, на которую меня могли бы взять. Не говоря уже о том, что мне нравится моя работа.

Ева приняла на себя роль координатора.

– Какие чувства у тебя вызывают мои предложения найти работу в какой-нибудь компании?

– Ну, – задумался я, – то же самое мне говорят все окружающие, весь социум твердит мне, что жить вне общепринятых норм – глупо, что рано или поздно меня постигнет неудача, и поделом мне. У меня такое чувство, что ты выступаешь против меня заодно с остальными.

– Тебя послушать, так все общество просто спать не может – только бы тебе насолить, – заметила Ева.

– Так и есть! – ответил я. – Люди в массе своей представляют собой одну большую толпу и действуют в некотором роде сообща, это правда! – я размахивал руками, как типичный обитатель семейного лагеря на сеансе. – Если пойдешь против воли общества, оно рано или поздно тебе отомстит. Если ты будешь зарабатывать, сидя дома, вместо того, чтобы стать винтиком в корпоративной машине, социум изо всех сил постарается сделать так, чтобы ты не смог попасть на прием к врачу, чтобы тебя не уважали твои потенциальные друзья и любовники и чтобы твой некролог потом выглядел так, словно ты вообще ничего в этой жизни так и не добился. Если ты не склонишь голову перед социальными догмами твоей культуры, твоего народа – они сделают все, чтобы сгноить тебя и заставить тебя голодать, пока ты не примешь их правила игры.

Теплое, «сеансовое» выражение лица Евы сменилось одним долгим закатыванием глаз, но я все же решил закончить свою речь:

– И когда ты злишься на меня из-за моей работы, я чувствую, будто социум словно нашептывает тебе на ухо, что я неудачник, надеясь, что ты ему поверишь и уйдешь от меня.

Ева фыркнула.

– То есть, если я хочу, чтобы ты нашел себе работу получше, то мне, стало быть, промыли мозги и сделали меня пешкой злого и нехорошего капитализма?

– В твоей формулировке звучит смешно, – признал я, – но да, так и есть.

Тут Ева все же сорвалась.

– Знаешь, если я от тебя уйду, то ты, конечно, будешь винить меня, общество – что угодно; но имей в виду, так, для справки – виноват в этом будешь только ты.

Это ее «если» прозвучало скорее как «когда».