Если я останусь

- Ей не придется узнавать меня, если она не увидит меня. Теперь я понимаю, почему вы с Мией как два сапога пара. Словно две Кассандры.

Адам никогда не встречался с миссис Шейн, поэтому он не понимает, что намекать на мнительность Ким, все равно что смертельно оскорбить её. Ким хмурится, но я вижу, что она сдается.

- Ну, может этот твой дурацкий план и сработает, если только мы тут будем видеть, что делаем.

Она копошится в своей сумке и достает оттуда сотовый телефон, который мама заставила её носить с собой лет с десяти, за что Ким прозвала его «GPS-навигатор для поиска детей». Она включает его, и светящийся квадрат пронзает темноту подсобки.

- Вот теперь я вижу эту гениальную девчонку, о которой постоянно болтает Миа, - говорит Адам. Он включает собственный телефон, и комната озаряется приглушенным светом.

К сожалению, появившееся освещение показывает, что маленькая кладовка заполнена щетками, ведрами, и парой швабр, и ничего, что сгодилось бы для маскировки, тут и в помине нет. Если бы я могла, я бы сказала им, что в больнице есть специальные раздевалки, где врачи и медсестры могут переодеться из своей обычной одежды в свою форму и халаты. А единственный предмет одежды, который здесь можно беспрепятственно достать, - это сорочка для больных. Адам может и мог бы напялить эту сорочку и проехаться в ней на коляске по коридорам, но это вряд ли помогло бы ему проникнуть в отделение интенсивной терапии.

- Черт, - говорит Адам.

- Мы можем продолжить поиски, - отвечает Ким, неожиданно став членом группы поддержки. – Здесь ведь около десяти этажей. Я уверена, мы еще найдем незапертые раздевалки.

Адам съезжает по стене на пол.

- Нет. Ты права. Это глупо. Нам нужен новый план.

- Ты бы мог притвориться, что у тебя передоз или что-нибудь в этом роде, чтобы попасть в ОИТ, - предлагает Ким.

- Это Портленд. Ты, считай, везунчик, если с передозом вообще попадаешь в больницу, - отвечает Адам. – Нет, нам бы не помешал какой-нибудь отвлекающий манёвр. Ну, знаешь, вроде включившейся пожарной сигнализации, чтобы все медсестры выбежали оттуда.

- Ты серьезно думаешь, что включившиеся разбрызгиватели и паникующие медсестры – это то, что пошло бы Мие на пользу? – спрашивает Ким.

- Ну, может быть не пожарная сигнализация, а что-то другое, что заставило бы их всех отвернуться на секунду, чтобы я мог пробраться туда незамеченным.

- Но они все равно тут же заметят тебя. И выкинут тебя.

- Мне плевать, - отвечает Адам. – Мне нужна всего лишь секунда.

- Зачем? В смысле, что можно сделать за секунду?

Адам замолкает. Его глаза, которые обычно являются смесью серого, карего и зеленого, вмиг потемнели.

- Чтобы я мог показать ей, что я здесь. Что кто-то все еще здесь, ждет её.

Больше Ким не задает вопросов. Они сидят в тишине, каждый в своих мыслях, и это напоминает мне, как мы с Адамом, бывает, также сидим вдвоем, и в то же время по отдельности, и я понимаю, что теперь они друзья, самые настоящие друзья. Что бы ни произошло дальше, хотя бы этого я добилась.

Примерно через пять минут Адам бьет себя по лбу.

- Ну, конечно!

- Что?

- Настало время для активации Сигнала Летучей Мыши.

- Что?

- Пойдем. Я покажу тебе.

***

Когда я впервые начала играть на виолончели, папа тогда еще играл на ударных в своей группе. Правда, с этим занятием пришлось покончить через пару лет, с появлением Тедди. Но уже с самого начала я видела, что то, как я играла свою музыку, порядком отличалось от игры моего отца, и это определенно было чем-то большим, чем простое замешательство моих родителей по поводу моей любви к классике. Моя музыка была одинокой. Да, папа сидел за своей барабанной установкой по несколько часов только для себя или писал песни в одиночестве на кухне, наигрывая новую мелодию на своей старенькой акустической гитаре, но он все время говорил, что песни пишутся так, как ты их играешь. И это именно то, что делает это таким интересным.  

Но я играла в основном в полном одиночестве в своей комнате. Да, я практиковалась совместно с постоянно сменяющими друг друга студентами колледжей, но помимо этих занятий, я все равно играла только соло. И когда я участвовала в концертах или давала сольные концерты, на сцене была только я, всегда только моя виолончель, я и публика. В отличие от тех концертов, в которых участвовал мой отец, где визжащие фанаты запрыгивали на сцену и ныряли оттуда в толпу, на моих выступлениях между мной и публикой всегда словно была какая-то стена. И через какое-то время от такой игры стало очень одиноко. И даже стало немного скучно.