Если я останусь

- Конечно. В этом же все веселье. Именно поэтому мы в лагере посреди тропического леса, - сказал он, показывая на окружающую нас природу. – Ну и еще из-за этой замечательной кухни, - Питер посмотрел на меня. – Разве ты здесь не из-за этого?

Я пожала плечами. – Не знаю. Я никогда не играла с таким большим количеством людей, по крайней мере, с таким большим количеством профессионалов.

Питер почесал свои уши.

- Серьезно? Ты же сказала, что из Орегона? Неужели никак не связана с Портлендской Школой Виолончелистов?

- С чем?

- Авангардный коллектив виолончелистов. У них очень интересные работы.

- Я живу не в Портленде, - прошептала я, смущенная тем, что даже не слышала ни о какой Школе Виолончелистов.

- Тогда с кем же ты играешь?

С другими людьми. Чаще всего со студентами колледжа.

-  Не в оркестре? Не в ансамбле камерной музыки? Не в квартете?

Я отрицательно покачала головой, вспоминая, как однажды одна из моих студенток-преподавательниц пригласила меня играть в квартете. Я ей отказала, потому как играть с ней один-на-один – это одно, а играть с совершенно незнакомыми людьми – совсем другое.  Я всегда верила в то, что виолончель – это инструмент, избегающий компании, но сейчас я начинала думать, что может, все-таки он таким и не был.

-    Хмм… Как же ты можешь быть хороша? -  Спросил меня Питер. – Не хочу показаться полной задницей, но разве не так ты прогрессируешь? Это же как теннис. Если ты играешь с каким-нибудь новичком, то все, чему научишься – пропускать мячи и так и будешь играть с такими же умельцами, а вот если играешь с асом – то рано или поздно окажешься у сетки, разыгрывая хорошие подачи.

- Не знаю. – Ответила я Питеру, чувствуя себя самой скучной и забитой личностью в мире. – К тому же, я не играю в теннис.

Следующие несколько дней прошли, словно в тумане. У меня не было ни малейшего представления о том, зачем они достали байдарки. Времени на игры не было. По крайней мере, с учетом нашего расписания. Подъем в шесть тридцать, завтрак в семь, три часа личных занятий с утра и днем и репетиция оркестра  перед ужином.

Прежде я играла не более, чем с несколькими музыкантами, поэтому первые несколько дней в оркестре мне пришлось нелегко. Музыкальный директор лагеря, который также был нашим дирижером, сначала пытался нас нормально  рассадить, а затем все, чего ему удалось от нас добиться – это более-менее внятно сыграть простейшие вещи (и то, с большой натяжкой). На третий день он заставил нас снова и снова играть несколько колыбельных Брамса.  Первое исполнение было просто кошмарным. Инструменты не столько сливались, сколько натыкались друг на друга, словно газонокосилка, врезающаяся в камни.

- Ужасно! – Кричал он.

- Как кто-то из вас надеется играть в профессиональном оркестре, если вы даже колыбельную не можете нормально исполнить? Играем с  начала!

Примерно через неделю у нас начало получаться и я впервые ощутила себя винтиком  большого  механизма. И этот опыт позволил мне взглянуть на виолончель совершенно по-другому, услышать, как во время концерта  ее низкий голос гармонирует с  высокими нотами скрипки, как виолончель помогает создать фон для духовых инструментов. А  если вы считаете, что игра в группе позволяет вам слегка расслабиться и не думать о том, как звучите именно вы среди других инструментов, то могу поклясться – вы ощутите все, что угодно, но только не это.

Я сидела позади семнадцатилетней скрипачки по имени Элизабет. Она была одним из самых лучших музыкантов в лагере – ей предложили выступать в Королевской Музыкальной консерватории Торонто, и  внешне она была очень красива – высокая, величественная, словно королева, кожа цвета кофе, а скулы у нее были такие точеные, что ими можно было резать лед. Я бы, наверное, могла ее возненавидеть, если бы не знала, как она играет. Если вы будете небрежны, то даже в руках опытного музыканта  скрипка может издавать самый противный визг в мире. Но в руках Элизабет скрипка приобретала такое легкое,  чистое и безукоризненное звучание, что слушая ее и наблюдая, как она растворяется в музыке, мне захотелось играть, как она. Даже лучше. И вовсе не потому, что я хотела переиграть ее, а потому, что чувствовала, что должна это ей, группе, себе, - я должна играть на таком же уровне.

- Звучит довольно красиво, - сказал мне Саймон в конце лагерной смены, когда слушал, как репетировала отрывок из 2-го концерта Гайдна для виолончели, тот самый фрагмент, который не давал мне покоя с прошлой весны, когда я впервые попыталась исполнить его.

- Ты будешь играть это на конкурсе для тех, кто хочет сыграть с оркестром?

Я кивнула. А затем, не удержавшись, усмехнулась. После ужина и до отбоя, мы с Саймоном выносили свои виолончели на улицу и импровизировали в сгущающихся сумерках. Мы бросали друг другу вызов, устраивая эти дуэли, каждый изо всех сил старался переиграть другого. Мы постоянно соревновались, пытаясь играть все лучше, быстрее и играя по памяти. В этом было столько веселья, и, пожалуй, это было единственной причиной, почему мне так нравился Гайдн.