Если я останусь

Я понимаю, Ким говорит это, чтобы попытаться подержать во мне жизнь. Скорее всего, она не осознаёт, что каким-то странным образом её комментарий освобождает меня, совсем как дедушкино разрешение. Знаю, для Ким моя смерть станет кошмаром, но я также думаю о том, что она сказала: о том, чтобы не бояться, о том, что тюрьма не сравнится с моей потерей. И вот почему я знаю, что с Ким всё будет хорошо. Моя смерть причинит ей боль, такую, которая поначалу не будет ощущаться по-настоящему, а когда будет, то от неё перехватит дух. Остаток выпускного класса Ким будет, наверное, отстойным, что касается получения всех этих надоедливых  выражений сострадания о смерти-твоей-лучшей-подуги, которые будут сводить её с ума, потому что мы действительно самые близкие школьные подруги друг для друга. Но она справится. Она уедет из Орегона. Поступит в колледж. Обретёт новых друзей. Влюбится. Станет фотографом, таким, которому никогда не приходится летать на вертолётах. И держу пари, она станет сильнее благодаря тому, что теряет сегодня. У меня есть ощущение, что, пережив однажды что-то подобное, ты становишься чуточку более несгибаемым.

Знаю, это делает меня немного лицемерной. Если это так, не следует ли мне остаться? Пройти через это? Может быть, если бы у меня был некоторый опыт, может быть, если бы в моей жизни было больше потерь, я была бы лучше подготовлена к уходу. Не то, чтобы моя жизнь была идеальной. У меня были разочарования, я испытывала одиночество, и раздражение, и злость, и всю эту фигню, которую испытывает каждый. Но что касается большого горя, то эта участь меня миновала. Я никогда не была достаточно сильной, чтобы справиться с тем то, что мне придётся вынести, если я должна была бы остаться.   

Сейчас Ким рассказывает мне о том, как была спасена Уиллоу от неминуемого ареста. Когда она описывает, как Уиллоу распоряжается всем в больнице, в её голосе столько восхищения. Я представляю, как Ким и Уиллоу становятся подругами, несмотря на разницу в возрасте в двадцать лет. Это делает меня счастливой – представлять их пьющими чай или идущими вместе в кино, всё ещё связанными друг с другом незримыми узами семьи, которой больше не существует.

Теперь Ким по пальцам перечисляет всех, кто присутствует в больнице или был здесь в течение дня.

– Твои бабушка и дедушка, тёти, дяди и двоюродные братья и сёстры. Адам и Брук Вега со всякими баламутами. Друзья Адама по группе – Майк, и Фитци, и Лиз, и её подруга Сара – все они, выйдя из отделения интенсивной терапии, спустились вниз в приёмную. Профессор Кристи, которая приехала и осталась на половину ночи прежде, чем уехать обратно, так что она смогла поспать пару часов, принять душ и провести несколько назначенных на утро приёмов. Генри с малышкой, которые сейчас в пути, потому что она проснулась в пять утра, и Генри позвонил нам и сообщил, что больше не может оставаться дома. И я с мамой, –  закончила Ким. – Вот это да! Я сбилась со счёта, сколько же было человек. Но их было немало. И ещё больше людей звонили и просили разрешения приехать, но твоя тётя Диана попросила их подождать. Она говорит, что мы сами себе порядком надоели. И я думаю под «мы» она подразумевает меня и Адама. – На какую-то долю секунды Ким умолкает и улыбается. Затем издаёт этот забавный звук, сочетание кашля и прочищения горла. Я и раньше слышала, как она издаёт этот звук, Ким делает так, когда собирается с духом, готовясь спрыгнуть со скалы в бодрящую речную воду.

– Я действительно понимаю, что в этом главное, – продолжает она. – Прямо сейчас в приёмной около двадцати человек. Некоторые из них приходятся тебе родственниками. Некоторые – нет. Но все мы твоя семья.

Теперь Ким останавливается. Наклоняется ко мне так близко, что пряди её волос щекочут моё лицо. Она целует меня в лоб.

- У тебя по-прежнему есть семья, – шепчет Ким.

Прошедшим летом мы принимали у себя гостей на стихийной вечеринке по случаю Дня труда. Это была горячая пора. Лагерь. Потом мы поехали в Массачусетс – в дом бабушкиной семьи. У меня было ощущение, что за всё лето я едва ли виделась с Адамом и Ким. Мои родители сокрушались, что несколько месяцев не виделись с Уиллоу, Генри и малышкой. «Генри говорит, она сегодня начала ходить», – упомянул папа в то утро. Мы все вместе сидели в гостиной перед вентилятором, пытаясь не расплавиться. В Орегоне стояла аномальная жара. Было всего десять утра, а температура уже поднялась до девяноста градусов**.

Мама взглянула на календарь.

– Ей уже десять месяцев. Куда бежит время? – потом она посмотрела на нас с Тедди. – Как это возможно, что у меня дочь, которая идёт в последний класс старшей школы? Как, чёрт возьми, может мой малыш идти во второй класс?

– Я не малыш, – вспыхнул явно обиженный Тедди.

– Простите, юноша, но Вы всегда будете моим малышом, если только у нас не будет ещё одного ребёнка.

– Ещё одного? – с притворной тревогой поинтересовался папа.

– Расслабься. Я шучу – по большей части, – ответила мама. – Посмотрим, что со мной станется, когда Миа уедет в колледж.