Если любишь…

— Леха! — Петр суетливо заметался по комнате, что-то разыскивая и не понимая, что именно, потом махнул рукой и ринулся к двери. — Леха там остался…

— Какой Леха? Какой Леха? — Татьяна пыталась загородить собой дверь, но Петр легко отстранил ее.

— Сапожников… А-а… — он вспомнил наконец, что искал. — Возьми фонарик! — и выскочил на улицу.

…Леха кое-как стоял на ногах, навалившись всем телом на ворота. И когда Петр открыл ворота, упал ему на руки. «Напился, что ли? — мелькнула мысль, но тут рука его попала во что-то теплое и липкое. — Кровь!» Он подхватил Сапожникова под мышки и повел в дом. На крыльце с фонариком их встретила Татьяна.

— Беги, «скорую» вызови, — буркнул мимоходом Петр.

— Дак… — возразила было Татьяна.

— Бегом беги! — закричал Петр.

Он устроил Леху на кровати и, помочив полотенце, положил на рану. Леха бессмысленно смотрел на него, потом, видимо что-то осознав, пробормотал:

— Подушку-то замажу…

— Кто тебя? Ты слышишь, Леха? — наклонился к нему Петр.

— Слышу, Бык. Я домой уже собрался, он из-за кустов вышел: «Егорыч, ты?» — а я и брякни: «Я», вот и получил девятнадцатое ранение.

— Сволота… Чем это он ударил?

— Занозой, видать. Ты не беспокойся сильно-то. Ничего… Хуже бывало.

— Зачем же?

— …Спасибо тебе за все, Петруха. Спасибо. Я ведь понимаю, нелегко тебе со мной-то было, только ведь совесть… совесть… — он не договорил, потерял сознание.

— Леха, держись, Леха… — Петр намочил полотенце еще раз и положил на рану.

Прибежала запыхавшаяся Татьяна, и вслед за ней приехала «скорая помощь» и милиция…

СОЛНЦА, КОТОРЫЕ НЕ ГАСНУТ…

— И поплыл тот кораблик по синим рекам, через синие озера, аж в сине море… — Иван Иванович поправил одеяло на заснувшей внучке, встал, потоптался на месте, будто решая, что делать, потом подошел к окну, глянул, приблизившись носом к стеклу, да так и засмотрелся на первую и пока единственную далекую звезду.

«И откуда только берутся эти звезды? — подумалось. — Может, все-таки родит их какая-никакая небесная звезда-мама, навроде как из подземной реки ручьи нарождаются? А? И ведь какое дело: неживые, холодные, а какую радость дают. Что ночь без звезд? Так, серость и мрак. Чулан, а не вселенная. А со звездами — со звездами-то… Смотришь, и на душе светлее. А ведь, говорят, гаснут, в карликов превращаются и гаснут… Ох-хо-хо! Нет постоянства в мире, у всего свой конец, как у любой сказки…»

Иван Иванович оторвался от окна и прошел на кухню. Спать ему не хотелось, хотя с утра нужно было выходить на работу, да и рано было спать-то.

Он включил настольную лампу, стоявшую на подоконнике, взял со стола книгу, оставленную когда-то дочерью, открыл наугад:

Каин:

Минувшее ужасно!

Люцифер:

Но истинно. Смотри на эти тени:Они когда-то жили и дышали,

Как ты теперь.

Каин:

И некогда я будуПодобен им?

Люцифер:

На это путь ответитСоздатель ваш. Я показал, чем сталиПредшественники ваши. Созерцай ихИль, если это тяжко для тебя,Вернись к земле, к своим трудам, ты будешь

Перенесен на землю невредимо.

Иван Иванович ничего из прочитанного не понял, захлопнул книгу и положил на место. «И чего только люди не насобирают… Ох-хо-хо. И чего так душно? Не то ли трубу рано закрыл? Угаром вроде не пахнет».

Он прошелся по кухне, по-хозяйски поправил сосок умывальника, чтоб капли не брякали о жестяную раковину, и опять вернулся на свое излюбленное место у окна.

Из-под лавки выбежала мышь, блеснула на человека бусинками глаз, мелко-мелко семеня, пересекла кухню и спряталась за огромным, ручной работы буфетом. Лабутин надел очки и, делая вид, что смотрит в окно, искоса стал поглядывать на буфет. Он эту мышь уже давно приметил. Знал — любопытная, обязательно высунется посмотреть, что человек делает.

Мышь и вправду не выдержала, появилась из-за буфета и выжидательно уставилась на старика.

«И-их… — подумал Иван Иванович. — Охота пуще неволи. Сердчишко екает, а исть охота». Он было наклонился, чтобы снять тапок и попугать мышь, но раздумал, только махнул рукой: небось не объешь…

Мышь, убедившись в благожелательном к себе отношении, снова исчезла, и вскоре из буфета донесся шелест и треск разрываемых кульков и пакетов.

«Ниче… — успокоил себя Лабутин. — Лишь бы не нагадила».

— Иваныч! Лабутин! — в окно застучали, и к стеклу, расплющив нос, прилипла чья-то физиономия с округлившимися глазами.

Иван Иванович от неожиданности вздрогнул, но, присмотревшись, узнал соседа по улице, бригадира из цеха обжига Дмитрия Шелехова, Митьку-Борца. Этот Митька по молодости лет занимался борьбой и всему заводу, наверное, надоел со своим: «Хочешь, приемчик покажу? любого заломишь!»