Есть!

…Старообрядческую деревню Пенчурка родители Гени обнаружили по чистой случайности – отправились в поход и никак не могли выбрать место для привала. Они в этом походе всё ссорились и ссорились – начали дома, и мама раз пятьсот кричала, что не пойдет с папой не то что в поход, но даже в соседний магазин! Папа выкурил недельный запас сигарет, маленькая Геня сгрызла хвостики своих косичек, а бабушка Ксения Петровна от нервности наготовила такое количество еды, что ее просто физически нельзя было съесть. Мама тиранила окружающих только потому, что смертельно любила их – от мертвой хватки этой любви еще никто не ушел без потерь. От времени мамина жуткая любовь не высыхала и не портилась, и с каждым годом звучало все больше лишних обидных слов.

На потолке над родительской кроватью висела фотография прищурившегося Алена Делона – мама говорила, что каждое утро, проснувшись, хочет видеть именно это прекрасное лицо. Папа слушал и молчал. Делон тоже молчал и с потолка бесстрастно взирал на чужую кровать. Мама говорила, что детей рожают только безответственные дуры, которые не представляют, что именно наши дети воплощают в себе нашу смерть.

Геня слушала, молчала – и запоминала; еще в щенячьей юности она впервые захотела остаться бездетной. Она соглашалась с мамой: дети – это очень сложно. Мы не знаем, для какой жизни их воспитываем, а потому дети – безвыигрышная лотерея! Как удивительно Гене было слушать ту же маму спустя десять лет! Теперь она громко мечтала о внуках, но Геня уже сдала в архив свой единственный шанс. Она хотела родить ребенка от Того Человека, вот почему шанс был единственный. А ведь можно было представить, что она родила бы, например, от Павла Николаевича. Это была бы скорее всего девочка – решительная и пухлая, с яркими, как у Берты Петровны, глазами в черной опушке ресниц. Но пухлой девочки Павловны – нет. Нет ни глаз, ни ресниц, ни решительности, и нет сил, нет желания обо всем этом думать.

А мама еще много чего говорила. Она говорила, что живет чужую жизнь – придуманную в юности – совершенно чужой, на теперешний взгляд, взбалмошной девицы из политеха. Девицу звали маминым именем, но цели! Вкусы! Образ жизни! Мужчина, что рядом, наконец! Между той, взбалмошной, и нынешней, выросшей из нее, мамой не было ничего общего. Та девица давным-давно исчезла, но именно ее мечты и устремления воплощала теперь уставшая Генина мама, тайно стремясь, как выяснилось, совершенно к другим идеалам.

Папа слушал и молчал. Он любил ту девицу из прошлого, которая лихо курила и носила двубортные брючные костюмы – и выглядела в них сногсшибательно. А теперь в них же изрядно смахивает на престарелую лесбиянку.