Эта ласковая земля

Из-за Джека я опоздал к Герти, и Моз с Эмми уже напряженно работали. Герти сразу же заняла меня подготовкой к вечерней толпе, и у меня не было возможности рассказать остальным о встрече с воскресшим из мертвых. Ужин выдался суматошным. После мы сидели вокруг стола, лопая отложенное для нас рагу, и я собрался с духом, чтобы рассказать им про Джека. Но не успел начать, как пришли Альберт, Тру и Кэлвин, все в хорошем настроении.

– Гений, – объявил Тру, хлопая моего брата по плечу. – У нас тут настоящий технический гений. Фло, дай этому мужчине поесть. И Герти, думаю, нам нужно пиво, чтобы отпраздновать.

Фло сразу же вскочила со стула, но Герти не сдвинулась с места. Она сурово глянула на Тру Уотерса.

– По какому поводу?

– Думаю, дело в шляпе, – сказал Тру. – Через день-два «Огонь» будет готов толкать баржи вниз по реке, помяни мои слова.

Герти посмотрела на Кэлвина в поисках подтверждения.

– У парня дар, – сказал тот. – Даже Вустер Морган впечатлился. Хочет нанять Нормана в мастерскую.

– Только через мой труп, – сказал Тру. – Забираю его в свою команду.

Фло принесла говяжье рагу, а Герти два стакана с пенными шапками.

– Стакан для Нормана, Герти, – сказал Тру.

Она посмотрела на моего брата, который сказал с не свойственной Альберту озорной улыбкой:

– Пиво будет то, что доктор прописал.

Я знал, что в Линкольнской школе Альберт вместе с Вольцем варил самогон, но никогда не видел, чтобы он пил спиртное. В тот вечер он пил, и много, опустошая стакан за стаканом.

Я собирался рассказать им про Джека ночью, но пиво подействовало на Альберта так, что он завалился на койку, которую делил с Мозом, и сразу же раскатисто захрапел. У Эмми тоже был длинный день, и она заснула, как только голова коснулась подушки. Из-за храпа Альберта Моз не мог заснуть, наконец он встал и вышел под лунный свет. Я надеялся, что осознание того, что я не убил Джека, избавит меня от бессонницы, но разум был так перегружен, что мне опять не спалось, и в итоге я встал и присоединился к Мозу на улице.

В Низине витал особый запах, душок медленного разложения, частично из-за ежегодных весенних наводнений, когда Миссисипи выходила из берегов и разливалась среди убогих домишек, на которых, как на доме Джона Келли, оставались отметки уровня воды. Весной все вокруг промокало насквозь и потом медленно гнило в летнюю жару. Я стоял, окруженный вонью разложения, и вместе с Мозом смотрел, как на задернутых занавесках в доме Герти двигаются темные силуэты.

«Они мне нравятся», – показал Моз. В лунном свете его грациозные пальцы казались молочно-белыми. «Напоминают мне маму Эмми. Добрые сердца».

– Форрест знал, что делает, когда отправлял нас сюда, – сказал я. – Его брат очень на него похож.

«Хорошие люди, – показал он и добавил: – Мне здесь нравится. Альберту здесь нравится».

Я знал Моза много лет. Большую часть времени по его лицу и движениям пальцев я понимал, с каким выражением звучали бы его слова, если он мог их озвучить. То, что я опознал сейчас, меня немного испугало.

– Что это значит? – настороженно спросил я.

«Тру хочет взять нас в команду. Он предложил нам работу».

Хотя я слышал, как Трумэн Уотерс говорил то же самое, я подумал, что он просто преувеличивает от восторга, потому что благодаря Альберту его буксир приступит к работе гораздо раньше и, несомненно, с гораздо меньшими затратами, чем он предполагал.

– Так он серьезно?

«Серьезней не бывает».

– Вам обоим?

«Нам обоим. Кэл говорит, чтобы мы соглашались. Говорит, найти работу сейчас почти невозможно».

– Тебе нравится Кэл.

«Он мой сородич».

– Я думал, Альберт, Эмми и я твои сородичи.

«До сих пор. В моем сердце места хватит для всех».

– А как же Сент-Луис?

«Я не знаю Сент-Луис. Но я узнаю Низину, и это неплохое место, чтобы осесть. Герти и Фло любят Эмми, и она к ним привязалась. И у тебя здесь появился друг, лучший друг, по твоим словам».

Моим лучшим другом всегда был Альберт. Но он менялся. Я видел, как он гордится тем, что сидит рядом с Трумэном Уотерсом, пьет с мужчиной, как будто они почти равные. С тех пор как он чуть не умер от змеиного укуса, он становился другим, и меня это очень печалило, как будто это был конец для нас, по крайней мере конец того, чем мы были друг для друга.

Храп Альберта в сарае затих, и Моз показал: «Завтрак рано. Лучше поспать». Он положил ладонь мне на плечо, на удивление покровительственно, как взрослый, который отводит ребенка в кровать. И этот простой жест чуть не разбил мне сердце.

Я отстранился, и он вернулся в сарай один.