Эта ласковая земля

Дождь не только не перестал, он полил сильнее, как лил, должно быть, во времена Ноя. Я сидел, глядя на унылый вид за окном, и от нечего делать достал гармонику и начал развлекаться отрывками из любимых мелодий. Не успел я опомниться, как на чердаке собрались несколько девушек и стали просить сыграть. Наконец Долорес спросила:

– Знаешь «Шенандоа»?

Заиграв, я заметил, как погрустнели ее глаза, и подумал о Коре Фрост с Эмми и о том, что значила эта песня для них, и почему-то от этого Долорес стала нравиться мне больше остальных девушек. От этого и того, что она немного напоминала мне Мэйбет Шофилд.

К нам присоединилась тетя Джулия и, послушав «Мою дикую ирландскую розу», улыбнулась и сказала:

– Твой отец играл ее.

– Это его, – показал я гармонику. – Единственное, что у меня от него осталось.

– Девочки, – сказала тетя Джулия. – Нам с Одиссеем надо побыть вдвоем. – Когда они вышли, она села рядом со мной на кровати. – Ты не рассказал, как добрался сюда. Я бы хотела услышать эту историю.

Так что я рассказал ей все, взвалив на ее плечи каждое преступление и каждый грех. Она выслушала правду про ДиМарко, Эмми и похищение, про выстрел в Джека, про Альберта и змеиный укус, про Мэйбет Шофилд, про Бога Торнадо и причины, по которым я покинул Сент-Пол. Когда я закончил, открыл душу нараспашку, она сделала кое-что настолько неожиданное, что я лишился дара речи. Она встала на колени передо мной, взяла мои ладони в свои и, как будто мы, грешник и исповедник, поменялись местами, попросила:

– Прости меня.

Глава шестьдесят вторая

Той ночью дождь наконец прекратился, и на следующий день после завтрака тетя Джулия вызвала такси и отправила нас с Долорес за покупками.

– Она молода и знает, что тебе подойдет, – объяснила она.

Но когда мы сели в такси, Долорес сказала:

– Джулия никогда не выходит. Этот дом для нее как тюрьма. Она забивается в свою комнату, и единственные звуки, которые доносятся оттуда, это швейная машинка.

– Швейная машинка?

– Мы все покупаем себе одежду, но Джулия сама придумывает и шьет все, что носит. У нее всегда получается очень элегантно. Хотелось бы мне так уметь.

Я не замечал этого в тете Джулии. Мне было двенадцать лет, и я долго жил в сельской местности, где высокой модой считалось все, что не сшито из мешковины.

– Ты долго живешь с ней? – спросил я.

– Живу с ней? – Она посмотрела на меня, как будто я заговорил на арабском, потом покачала головой. – Ты еще такой неиспорченный, Одиссей. Полагаю, это быстро пройдет.

– Зови меня Оди.

– Тогда ты зови меня Долли. И мне поручено накупить тебе кучу всего нового.

– Обувь мне не нужна, – сказал я. – Мои «Ред Винг» практически новые.

– Я знаю про «Ред Винг». Они дорогие. Где ты взял деньги?

Раз мы так хорошо проводили время вместе, я рассказал ей, как заполучил эти чудесные ботинки в галантерейном магазине в Вестервилле, штат Миннесота, немного приукрасив, как это обычно делают рассказчики, и утаив достаточно, чтобы она не догадалась, что я похититель. Или убийца. К концу рассказа она хохотала до упада. И водитель такси, который тоже слушал, вместе с ней.

– Ты здорово рассказываешь, Оди, – сказала она. – Не думал записывать?

– Может быть, когда-нибудь.

Она велела водителю ехать в центр Сент-Луиса, к универмагу с названием «Стикс, Баер и Фуллер», который занимал целый квартал. Я никогда не видел столько товаров в одном месте, и как ни странно, мое хорошее настроение накрылось медным тазом. Народа в магазине было немного. Не знаю, то ли потому, что было еще рано, то ли из-за экономики страны, которую все ругали. Долли сказала, что ей велено проследить, чтобы у меня было по несколько вещей каждого вида: брюк, рубашек, нижнего белья, носков, ботинок. Я померял пару вещей, потом сказал Долли, что больше не хочу.

– Не хочешь новую одежду? – спросила она, как будто я сказал какую-то чушь.

По правде говоря, мне было плевать. Штаны, рубашка, белье и носки, что были на мне, теперь были чистые и вполне приличные, так я ей и сказал. Но это была не вся правда.

– Долли, можно я покажу тебе кое-что? – спросил я.

– Конечно. Что?

– Не здесь. Придется пройтись.

– Думаю, мне не помешает размяться.

Через несколько кварталов мы стояли над низиной вдоль реки, глядя сверху на жавшиеся друг к другу лачуги и людей, стоящих в очереди за едой перед «Добро пожаловать». Из-за сильного дождя накануне я искренне беспокоился за этих людей и их самодельные укрытия. Я не заметил признаков того, чтобы что-то смыло в реку и унесло, но все в Гувервилле передвигались по колено в грязи и, несмотря на вышедшее после грозы яркое солнце, ходили сгорбившись, будто потоп все еще обрушивается на них.

– Думаешь, я об этом не знаю? – спросила Долли напряженным голосом, граничащим с гневом.

– Я просто хотел, чтобы ты поняла, почему я не могу позволить тебе купить мне все эти новые вещи. Не думаю, что смогу носить их, не чувствуя себя виноватым.

– Думаешь, мне должно быть стыдно носить это?