Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

Столь подробно на процессе распада Конго и структурных преобразованиях в общественном устройстве мы останавливаемся не случайно. Эти вопросы, как представляется, прямо связаны с историей происхождения этнонима «баконго» (конго).

Этот этноним, всего вероятнее, имеет довольно позднее происхождение[584]. Авторы источников XVI–XVIII вв. обходились в своих описаниях вообще преимущественно без местных этнонимов как таковых, а население, проживавшее на территории Конго, называли «туземцами», «черными» или же «конгами» (os congos и т. п.). В то же время в их сочинениях встречается название «ашиконго», которое якобы относится только к потомкам первопришельцев в Конго[585]

. Однако в конце XIX — начале XX вв. этноним «баконго» был зафиксирован в качестве самоназвания у населения большого района на левом берегу Конго, а остальные жители левобережья, хотя и имели собственные названия, вместе с тем признавали себя «баконго».

Каким образом могло возникнуть и на чем должно было держаться сознание единства у столь обширной общности, что она вряд ли имела представление о своих границах и о своем составе? Когда могла сформироваться идея единства, если на протяжении, по крайней мере, двух предыдущих столетий все события в стране как будто бы определялись сепаратистскими тенденциями? И почему этноним «баконго», достаточно абстрактный, сохраняется до сих пор, тогда как этнонимы более низкого уровня — следы от прежних провинций, казалось бы, более близкие и чаще употребляемые, — уже на грани исчезновения?

Обычно считается, что самоназвание возникает при наличии оппозита. Но в случае с Конго отсутствовала прямая, очевидная антитеза[586]. Политическое влияние Конго во времена его расцвета на юге выходило далеко за пределы Нижнего Конго, а на севере охватывало почти полностью все правобережье. Что касается этнических различий, то они, как уже говорилось, тоже нарастали лишь постепенно. Антитеза была опосредствованной и крылась она в области идеологии.

Ранее уже упоминалось, что все правители в Нижнем Конго, от «короля» и до коронованных вождей, обладали сакральной властью. Сакральное могущество различалось по своей предполагаемой магической силе соответственно рангу носителя власти и, следовательно, соответственно тому, кто наделял его властью, ибо вышестоящий наделял властью нижестоящего. Наивысшим сакральным могуществом обладал верховный правитель Конго, и на признании его сакрального главенства были построены его отношения с правителями смежных с Конго зависимых земель. Этот же аспект, несомненно, играл ведущую роль и при формировании самого Конго, но попытки централизованного управления провинциями придали отношениям господства — подчинения уже скорее политический характер.

Когда Конго стало распадаться, то, насколько можно полагать, каждый правитель отколовшейся части той или иной провинции стремился узаконить свое правление, получив власть и все положенные по этому случаю священные регалии прямо из рук Неконго (такую форму приобрело со временем имя-титул «короля»). Так, например, если в Мбамбе, расколовшейся надвое, сидели два «великих герцога»[587], то нет сомнения, что каждый из них получил санкцию на власть от самого Неконго. Труднее сказать, каким образом легализовали свое право на самоуправление вожди мвил, отказавшиеся признавать свою зависимость от вышестоящих правителей. Для утверждения авторитета своей власти им необходимо было, если и не получить посвящения от Неконго, то по крайней мере, иметь возможность сослаться на предков, получивших его некогда вместе со священными регалиями. Это должно было упразднять их положение инфериорности по отношению к другим вождям, чья родословная удостоверяла, что они действительно получали посвящение еще от самого́ великого Неконго.

Как показывает поздний этнографический материал, священные атрибуты власти коронованных вождей согласно традициям считались ведущими свое происхождение из легендарного Конго-ди-Нтотила — из самого средоточия древнего Конго, где господствовал великий властитель[588]. Очень любопытные данные по этому поводу приводит Ж. Мертенс в своей монографии о восточных конго. В 30-е годы XX в., когда он собирал свой материал, институт коронованных вождей там явно находился в последней стадии деградации. У каждой клановой ветви имелся свой коронованный вождь, власть которого распространялась иногда на одну деревню, но каждый из них владел в качестве главнейшего атрибута власти, в качестве доказательства своих прав на сакральный сан, реликварием — корзиной с останками предков-вождей и их браслетами. Любая из этих корзин считалась происходящей из Конго-ди-Нтотила, хотя Мертенсу были известны случаи, когда содержимое корзин делили при разделении клана или даже просто фальсифицировали[589]. Но лишившийся корзины терял и право на власть.