Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

Традиции говорят и еще об одном: на правом берегу был также великий вождь Мансунди, носивший титул «нтину», как и левобережный[599]

. Его резиденция Мбанза-Мвембе-Нсунди находилась неподалеку от берега реки (там и сейчас еще существует округ под названием Мбанза-Мвембе[600]

). В подчинении этого Мансунди находились области, лежащие в Майомбе, причем в подчинении не просто ритуальном; он сам назначал туда правителей из членов своего клана, братьев или племянников. Однако же, с идеологической точки зрения, его власть должна была мыслиться, как своего рода побег от одного общего корня: легенда утверждала, что священная глина для «помазания» коронуемых правителей принесена пришельцами сунди из Конго[601]

. Трудно решить, что́ конкретно подразумевается здесь под Конго, то ли Конго-ди-Нтотила, то ли южная Нсунди. Чем более по́зднее происхождение имеет легенда (или чем поздне́е претерпела она переработку), тем вероятнее, что речь идет не о Нсунди.

Все это вместе взятое наводит на такое предположение: вожди самоуправляемых групп сунди были охвачены системой зависимостей, подобной той, что сложилась и в Конго, и так же, как там, степень и формы зависимости варьировали от зависимости, условно говоря, политической, до сугубо ритуальной. Очагом ее зарождения была, всего вероятнее, Мбанза-Нсунди на левом берегу. Каким путем система зависимостей была перенесена на правый берег, сказать невозможно, но по-видимому, при этом был перекинут «идеологический мост» с одного берега на другой, т. е. некто, первым короновавшийся там как нтину, получил санкцию на власть и священные регалии у Мансунди. Принадлежал ли он действительно к клану Мансунди или принял это имя-титул вместе с регалиями, установить, конечно, нельзя. В дальнейшем же на правобережье сложилась своя подсистема, которая не могла быть очень стабильной, учитывая миграционные тенденции населения. Но, тем не менее, для каждого вождя было притягательно вступить под покровительство носителя священной власти, так как сень этой власти, таким образом, падала и на него, поднимая его престиж. Быть может, даже, что в каких-то случаях отношений зависимости не было вовсе, но все же было стремление приобщиться к тем, кто стоял под сенью. Традиции же переосмыслили эти идеологические связи как генеалогические.

Сознание единства не могло присутствовать даже только у отдельно взятых правобережных сунди. Они говорят на трех разных диалектах киконго, в их социальной организации и духовной культуре весьма заметны различия: у западных сунди, живущих в Майомбе или на его окраине, намного сложнее социальная структура и идеологические представления. По всем этническим признакам они ближе к йомбе и даже к населению берега Лоанго, чем к восточным группам — к тем, кто соседствует с теке. Южная же группа сунди, которая говорит на четвертом диалекте киконго, отличается своими особенностями культуры, обусловленными во многом влиянием Конго и неоднократными попытками христианизации страны.

Для значительной части населения «сунди», возможно, никогда и не являлось самоназванием, оставаясь жить лишь в сфере идеологии. По данным последних десятилетий всего несколько групп называют себя сейчас «сунди». В левобережной части Нижнего Конго это — население, группирующееся вокруг Мбанза-Нсунди, бывшей священной столицы, расположенной на левом берегу Инкиси, притока Конго. Это — потомки подданных последнего Мансунди, который там правил примерно до середины XIX в. В правобережной части это название пока сохраняют жители округа Мбанза-Мвембе (где раньше находилась резиденция Мансунди), а также окраинные группы на западе и на востоке. И то, и другое можно считать вполне объяснимым. Обе резиденции — важнейшие центры социальной и духовной жизни, длительное время поляризовали вокруг себя население, представляя собой символ его единения, и потому здесь сознание общности должно быть наиболее устоявшимся. Окраинные же группы находятся в положении оппозита к тем, кто не является «сунди», а потому используют это название как различительное средство.