Это внутри

Фернандес впервые за десять лет был свободен, и эта свобода убивала его. Работа, требующая предельной собранности, не оставляла времени на воспоминания, а бесконечная смена масок заставляла забыть о собственных демонах. Теперь же прошлое накатывало волна за волной. Луис стиснул руль, дорожные штрихи слились в сплошную полосу. Со дня возвращения он никак не мог прийти в себя, и теперь понял, почему. Вся жизнь Луиса оказалась сплошной фикцией, маска, надетая для защиты, стала его лицом. Образ Мануэля Айяла растворил ее, как кислота. Там, на горячей земле Эквадора, Луис ненадолго стал самим собой. Теперь же необходимость вновь соответствовать привычному образу Луи, лощеного агента ФБР, причиняла почти физическую боль. Но личность, которую он открыл в себе, ужасала своей откровенной порочностью. Фернандес чувствовал себя айсбергом, в который врезался ледокол, и с каждым днем распад становился глубже, осколки разбитых личин всплывали из глубины, раня его и мешая спать по ночам.

“Николсон был прав, что отослал меня. Я бы себе сейчас и полы мести не доверил.”

— Проклятье... Соберись, соберись, cabrón*!

Холмы кончились, блеснула слепящая голубая полоса. Луис съехал на обочину и вышел из машины. В лицо пахнул горьковатый океанский ветер, полный соленой пыли и песка.

Мать мечтала увидеть море, а отец каждый год обещал отвезти ее туда. Это превратилось в своеобразную игру, ведь все знали, что на выполнение мечты нет и не будет средств. Маленький городок у мексиканской границы покрывала красная пыль. Во дворе дома росла опунция, розоватые кислые плоды не раз заменяли маленькому Луисито ужин. Он был четвертым сыном из семерых отпрысков семьи Фернандес. Старших сыновей уважают, младших балуют, а средние вечно путаются под ногами, мешая и тем, и другим. Луиса отправляли относить старшим обеды, отводить младших в школу, он был на подхвате, но оставался тенью, для которой у родителей часто не находилось доброго слова. Мать отговаривалась усталостью, отец — тем, что Луис уже достаточно взрослый, чтобы оставить телячьи нежности. Старшие братья вечно дразнились, называя его Луизой за девчачью внешность, а младшие подхватывали за ними, делая жизнь мальчика еще горше. Отец рвал и метал, очередной раз найдя сына в слезах, и потрясая кулаком, утверждал, что Луис ничего не добьется в жизни, раз распускает сопли по такому ничтожному поводу.

Однако Луис унаследовал упрямый характер своей бабки, двадцать лет назад сумевшей перевезти семью в Америку, ее портрет красовался на самом почетном месте в доме, перед ним стояли искусственные цветы и горели пахучие восковые свечи. К восьми годам мальчик перестал реагировать на насмешки, лишь упрямо сжимал зубы, проходя мимо уличной шпаны, выкрикивающей обидные прозвища. С наиболее яростными зубоскалами происходили досадные случайности: у одного велосипеда рама оказалось погнутой так, что его пришлось отправить на свалку, другой нашел с утра кучку угля вместо своих новых кроссовок, которыми хвастался накануне, а третьему на голову свалился кусок черепицы. У Луиса всегда находилось железное алиби, но никому не хотелось стать следующей жертвой, и мальчика оставили в покое.

Когда Луису исполнилось двенадцать, у семьи Фернандес появился новый сосед. Им оказался дирижер городского детского хора Гарри Шелдон. Возвращаясь домой позже обещанного часа, Луис пользовался дырой в заборе, в которую лазал из соседского двора. С той стороны дома было окно спальни, створку подпирал камешек, чтобы открыть снаружи и юркнуть в кровать, не возбуждая подозрений матери. Однажды вечером Луис наткнулся на незнакомого белого мужчину,  преградившего ему выход. Мальчик ждал ругани или побоев за проникновение на частную территорию, но Гарри только спросил, как его зовут.

В другой раз Шелдон пригласил мальчика посидеть на крыльце и выпить кофе с булочками. Увидев, как жадно Луис набросился на еду, мужчина вынес ему поднос с почти целой пиццей. Это была неслыханная щедрость, мальчик поспешно заталкивал еду в рот, настороженно косясь на соседа, каждый миг ожидая подвоха.

Постепенно Луис перестал бояться и даже здоровался с Гарри, встречая того в городе. Дирижер не раз предлагал мальчику вступить в хор, расхваливая его красоту и звонкий голос, но мир чистеньких детей в галстуках был слишком далек от того мира, что знал Фернандес.

Уплетая очередную пиццу, он слушал рассказы Гарри о выступлениях и поездках за рубеж, но воспринимал это скорее, как волшебную сказку. Иногда Шелдон негромко пел для него, повторяя переливчатые кусочки классических композиций на латыни. Луис искренне не понимал, что привело такого человека на грязную окраину, заросшую кактусами.