Этот бессмертный

И мы с Филом пошли. От здания Управления до "Руаяля" было недалеко — минут семь спокойным шагом.

— Ты уже дописал мою элегию? — спросил я.

— Я еще над ней работаю.

— Ты это говоришь последние двадцать лет. Ты бы поторопился, чтобы я успел ее прочесть.

— Могу тебе показать несколько очень милых элегий — для Лорела, для Джорджа, есть даже одна для Дос Сантоса. А еще у меня есть в запасе всевозможные заготовки, типа "недостающее вписать, ненужное вычеркнуть", для менее значительных персон. Но элегия для тебя представляет серьезные трудности.

— Почему так?

— Ее все время приходится обновлять. Ты никак не остановишься — живешь, делаешь разные дела.

— Ты меня осуждаешь?

— У большинства людей хватает совести совершать поступки в течение полувека, а потом остановиться. Написать их элегии не составляет труда — у меня полные шкафы таких элегий. Но твоя, по всему видать, будет сделана второпях и закончена неподобающим образом. Не люблю так работать. Я предпочитаю иметь в запасе несколько лет, чтобы тщательно взвесить прожитую человеком жизнь без всякого давления со стороны. А люди вроде тебя, живущие как герои народных песен, смущают мой покой. По-моему, ты вынуждаешь меня написать тебе эпическую песнь, а я уже староват для этого.

Временами я засыпаю на ходу.

— Думаю, что это несправедливо, — заметил я ему. Другие благополучно смогли прочитать свои элегии, а я в крайнем случае согласился бы уже и на пару хороших лимериков [шуточное стихотворение из пяти строк].

— Ну ладно, у меня появилось чувство, что твоей элегии осталось ждать не так уж долго. Я постараюсь успеть вручить тебе экземпляр.

— Ах так? И откуда же такое чувство?

— А откуда приходит к нам вдохновение?

— Это у тебя надо спросить.

— Оно снизошло на меня, когда я медитировал. Я как раз работал над элегией для веганца — исключительно для упражнения, как ты понимаешь, — и вдруг обнаружил, что думаю: "Скоро я закончу элегию для грека". Немного погодя он продолжил: — Вообрази себе: в тебе словно два человека, один другого выше.

— Это очень просто — мне надо стать перед зеркалом и переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога короче. Ну хорошо, я это вообразил. Что дальше?

— Ничего. У тебя в корне неправильный подход.

— Это культурная традиция, от которой мне не сделали прививок, или в данном случае прививки не помогли. Вроде узлов и коней — как в Гордии, в Трое. Ты знаешь. Мы довольно подлый народ.

Несколько следующих шагов он прошел молча.

— Перья или свинец?

— Что?

— Это любимая загадка калликанзаросов. Выбери что-нибудь одно.

— Перья?

— Нет, не угадал.

— А если бы я сказал "свинец"?

— Не-а. У тебя был только один шанс. Какой ответ правильный, решает калликанзарос. Ты проиграл.

— Это какой-то произвол.

— Вот такие они, калликанзаросы. Это не восточная тонкость, а греческая. Конечно, непостижимости тут меньше. Просто твоя жизнь зачастую зависит от ответа, а калликанзарос обычно хочет, чтобы ты проиграл.

— Почему это?

— Спроси у ближайшего калликанзароса, если тебе повезет его встретить. Это довольно подлые существа.

Мы дошли до нужной улицы и свернули.

— С чего это ты вдруг опять заинтересовался Сетью? — спросил он. — Ты же давно бросил эти дела.

— Я бросил как раз вовремя, а сейчас меня интересует, не ожила ли Сеть снова, как в былые дни. Акции Хасана всегда высоко котировались, потому что он неукоснительно выполнял свои обязательства — так я хотел бы знать, что у него в багаже.

— Ты что, беспокоишься, что они тебя раскусили?

— Нет. Это может создать определенные неудобства, но вряд ли свяжет мне руки.

Перед нами возникли очертания "Руаяля". Мы вошли и направились к нужному номеру. Пока мы шли по коридору с ковровым покрытием, Фил в приступе ясновидения заметил: — Я снова прокладываю тебе дорогу.

— Да, что-то вроде того.

— Ну ладно. Ставлю десять против одного, что ты ничего не выяснишь.

— Не буду ловить тебя на слове — ты скорее всего прав.

Я постучал в дверь черного дерева, и когда она открылась, произнес: — Всем привет.

— Входи, входи.

И мы вошли.

Мне пришлось потратить десять минут, чтобы подвести разговор к полученной нашим бедуином прискорбной плюхе, потому что присутствовавшая в комнате Рыжая отвлекала меня.

— Доброе утро, — произнесла она.

— Добрый вечер, — сказал я в ответ.

— Есть что-нибудь новенькое по части Искусств?

— Нет.

— Памятников?

— Нет.

— Архивов?

— Нет.

— Какая у вас должно быть интересная работа!

— Ну, ее чересчур разрекламировали и приукрасили некоторые романтики из службы информации. На самом деле все, чем мы заняты, — это поиск, реставрация и хранение записей и предметов, которые человечество побросало на Земле.

— Что-то вроде сборщиков культурного мусора.

— Мм... Да. Мне кажется, именно так.

— Ну так зачем же?

— Что зачем же?

— Зачем вы этим занимаетесь?

— Кто-то же должен это делать — мусор-то все-таки культурный, и это делает его достойным коллекционирования. Я знаю свой мусор лучше всех на Земле.

— Вы очень преданы своему делу и при этом скромны. Это хорошо.

— Кроме того, когда я попросился на эту работу, выбирать было особенно не из кого, а я знал, где прикопана масса мусора.