Этот, с верхнего этажа (СИ)

Рука, держащая обломок цветного мелка, безвольно повисает. Парень раздумывает, не добавить ли ему еще что-нибудь интересное к этой незатейливой надписи. Что-нибудь этакое. Например, схематичное изображение мужского полового органа. А что, тут много таких художеств. Вся стена — в «граффити». Последний этаж, две пустующие квартиры, перегоревшая лампочка — уже чертову дюжину дней — перегоревшая. И за что только дворникам платят, спрашивается? Сюда частенько поднимаются пацанчики, дабы порезвиться, пока родители на работе. Курят сигареты, рисуют, ругаются матом, пьют пиво, лапают девчонок и сосутся. До потрахаться дело пока не доходило, но это только пока. Ведь известно, какие взрослые, такие и дети, а чтобы научиться дурному, и ходить далеко не надо: в соседнем подъезде на двенадцатом этаже — притон. Айзек часто видит, как в ночи перед домом собираются шлюхи, красятся, мажутся, и, весело гогоча, идут на поиски приключений и легких денег. Некоторые из них даже красивые, но большинство — страшны как вся его жизнь. В этой профессии главное — уметь вовремя раздвигать ноги, а красота — так, бонус-трек, приятное дополнение к прочим услугам. По крайней мере, так думает он, который презирает этот город и всех населяющих его людей без исключения. На это у него свои причины.

Айзек знает все и про всех. Он живет на пятнадцатом вот уже два года. С того самого момента, как умер его отец и Айзеку перепало наследство: двухкомнатная квартира, где ремонт не делался с девяностых — именно тогда и был построен этот дом. Отца Айзек практически не знал. Родители развелись, когда ему было три. Мать переехала в Лондон, где очень скоро нашла себе второго мужа. Потом родилась Кэт, его сестра. Китти-Китти-Кэт, так называл ее Айзек в детстве: уж больно была похожа эта белокурая девочка на маленького котенка, любознательного и смешливого.

В пять — Айзека отдали в балетную школу.

***

— Почему ты начал танцевать? — спрашивала она, выглядывая из-под тяжелого пухового одеяла. После секса она была чудо как хороша — эти розовые щечки, пухлые губы, влажные глаза… Айзек смотрел на нее, жадно глотая воду из бутылки, и думал только о том, что надо бы это повторить при случае.

— Действительно, почему? — Как так случилось, что раньше он не задумывался о столь очевидных вещах. Начал и начал. — Не знаю… Отчим был против того, чтобы я брал уроки танца. А мама брала подработки и оплачивала занятия.

Мама у него была хорошая, добрая. Совсем как Мари. Наверное, именно поэтому он выбрал ее на той вечеринке, куда его пригласил школьный друг. Хотя какой это был друг? Вместе сидели за одной партой… раз в месяц, потому что у Айзека было слишком много дел помимо школы. Многие ему завидовали. А сам он считал подобное в порядке вещей. Выступления, гастроли, музыка… Это была его жизнь. Другой он просто не представлял. Теперь, правда, все изменилось. И теперь ему смешно вспоминать те времена, когда он был конченным мудаком. Самовлюбленный эгоист, Айзек Хоровец.

— Так ты с детства занимался современным танцем?

«Ну вот пристала-то…»

Вздыхая, Айзек заваливался в постель, тянул к Мари руки, но поскольку та не отвечала на его попытки сменить тему на нечто более приятное, смирялся, брал сигареты с тумбочки, щелкал зажигалкой, наблюдая, как тянется сизый дымок вверх и влево — окна в квартире были распахнуты настежь — и начинал говорить то, о чем говорить совершенно не хотел. О прошлом.

— Нет. Сначала был классический балет. Основы одинаковы. Потом… — щурил глаз и загибал пальцы на вытянутой вперед руке, паясничая, — джазовый танец, хип-хоп, испанский танец, современный танец. Я много чем занимался.

Мари смеялась ему в плечо, от ее теплого дыхания было щекотно, по коже бегали мурашки. Айзек отворачивал голову, чтобы не курить ей в лицо. Курил быстро, глубоко затягиваясь, словно опаздывал на поезд, но не мог отказать себе в удовольствии. Он вообще был такой — быстрый. Во всем. Спешил жить.

— В семнадцать лет ты выиграл конкурс — приз Лозанны. И начал стажироваться в Германии. Ты знаешь? — она поднималась на локте, смотрела сверху вниз, ее волосы падали светлым каскадом, и у Айзека перехватывало дыхание. Он криво улыбался, кивал, мол, да, знает, это же все-таки про него история, и рывком подавался вперед, в попытке поцеловать, но Мари ускользала, запрыгивала на него сверху и продолжала развивать тему.

— Я выучила. Ты стал солистом «Фортуна» в Дрездене. Потом взял главный приз международного конкурса…

— …и был уволен летом прошлого года. Все, Мари, хватит.

***

Айзеку совершенно нечем заняться. Он успел перечитать все отцовские книги, хотя читать никогда раньше не любил, нашел под кроватью коробку с письмами и старыми фотографиями, прочел и их, а фотки разложил на полу — по годам. Много раз переставлял мебель, все пытался понять, как ему удобнее. Удобнее всего было вообще без нее. Поэтому он даже был рад, когда пару месяцев назад к нему нагрянули воры. Поначалу. Забрать-то им было нечего. Денег у Айзека не водилось, драгоценностей тоже. Только чемодан с вещами и отцовская форма в шкафу.