Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Это уже почти гуманно! Стоя на коленях, я жадно зашлепала своими слегка опухшими после пыток губками, как знаменитая нильская рыбка лепидот при виде любимой лакомой пищи. Но Март, хрипло хохотнув, тычком колена отпихнул мои жадные губки — мол, кончилась твоя блядская жизнь, готовься к смерти. Ну а как к ней готовиться? Я подняла свои влажные и жадные очи на Хозяина. Так вот он какой, Всевышний! Я смотрела на него с обожанием снизу вверх, и это, видимо, подействовало.

— Где товар?! — Решил дать мне секунду на последнее раздумье.

Но сам эту секунду зря не терял: достал, сладостно усмехаясь, из прикроватной тумбочки моток широкого скотча и сидел на корточках напротив меня, подкидывая моток на ладони и проникая своим безумным взглядом до глубины моей души: мол, скажешь хоть слово лжи или, не дай бог, крикнешь — заклею! И тебе соорудим посмертную маску, не пожалеем ценного скотча! Ну?

— В Марселе!

— В Марселе? С-сука!

Судя по силе и хлесткости удара в губы, поверил! Проведя по губам тыльной стороной ладони, я увидела на ней кровь и утерла ее светлым пикейным покрывалом. И все здесь чистенькое, светлое, аккуратное! Приятно в такой обстановке умирать.

Если только не появится мой «свет в окошке», мой дорогой, бесценный, мой свисающий портье. Я посылала в его сторону мысленные страстные, жаркие сигналы. Ну, приди! О, приди! Я здесь, распростертая молодецким ударом на кровати, жажду тебя, твоих жарких свисающих очей! Не слышит, сволочь! С француженкой изменяет мне! Или чувствует, гад, и серчает, что я порчу густой своей кровью подотчетное пикейное покрывало. Приди же! Не сердись! Брось ты все эти глупости со своей работой. Отдайся всепоглощающей страсти!.. Обиделся?! Трудно было тебе показать, сучке, что ты хоть частично разделяешь его страсть? Не обязательно вовсе задирать юбку — ты уж прекрасно знаешь, что есть тысячи мелких способов показать желание, не делая вроде бы ничего. Жалко было? Теперь глотай свою соленую кровь вместо другой, гораздо более сладкой липкости! Но правильно говорит народ: не все коту масленица — и кошечке тоже!

— В Марселе? У этих... масонов?

Ах да. Немного отвлеклась. О чем же это мы?

Ах да, Марсель! Город суеверий и наслаждений. Подумав, я с отчаянием кивнула, выдавая последнюю свою, самую страстную и жгучую тайну. В Марселе, все в Марселе! Летим?

Я вопросительно и страстно уставилась на него. Летим? Хорошо, что я на случай падения подстелила там соломки. Марсель, Марсель! Все там сгрузила любимым розенкрейцерам, а в ящик накидала не важно что... ты ведь уже видел, любимый! Летим? Я знаю тайные ходы в их подвалы, идущие от одного старинного портового кабачка, и проведу тебя этими тесными лазами на четвереньках! Летим?

— А где ваша звездочка?

Какой любопытный!

Где, где!..

— С...или! — грубо ответила я. — Еще в Каире. Много там кого шлялось!

Какая неожиданность — новый хлесткий удар. А как же скотч? Видимо, все попеременно. Как говорила моя трудолюбивая мама-татарка: «Лучший отдых — это перемена работы». Слегка перефразируя ее, скажу: «Лучший отдых — перемена пытки».

— Ты что ж, с-сука, не могла проследить? Не понимала, что у тебя в руках?!

Снова удар, но в этот раз не очень удачный: немножко увернулась. Если можешь, прости!

Так. Похоже, в Марсель мы не летим!

Ухватив меня пальцем в рот, под щеку, он стащил меня с койки на ковер, сел сзади верхом. Сидя на мне сзади верхом — но не так, повторяю, как мне хотелось бы! — он ткнул меня харей в покрывало, в мою собственную, слегка размазанную кровь и, задрав мои руки назад, стал с тихим шелестом обматывать их скотчем. Руки-то мои чем помешали ему?

Как каламбурил однажды Митя ясным апрельским днем: «Заскочим за скотчем?» Заскочили! Не похоже на то, чтобы я когда-то еще увидела Митю!.. Прощай!

Спеленав мои руки, мой сладостный мучитель поднял меня за них, как спортивную сумку, и поволок по каюте. Ах, вы еще и ножками понемножку перебираете? Совсем хорошо! Таким путем мы добрались до стула возле окна, и он обрушил меня на стул, вдев мои задранные назад руки, как хомут, на спинку стула. Техника у него неплохая! Ее бы да на какое-нибудь светлое дело. Но он, наверное, считает, что на нечто светлое ее и использует — например, освобождение Монголии от Намибии. Что-нибудь в этом роде! Я еще никогда не встречала человека, который признавал бы без оговорок, что служит злу, и только лишь ему. Никогда! Лишь столкновение благороднейших принципов с еще более благороднейшими — и уже под это дело удушения, — чтобы более благороднейшее дело победило бы просто-напросто благородное! Только так. Обидно, конечно, погибать за такую муть! Но, как говорится, выбирать не приходится. Но все же будем считать, что умираю я не за это! Умираю я за то, что жила, как хотела. Умирать надо по тому делу, по которому жил.

И я тоже умру сейчас по делу, совсем не так, как думает этот гордый козел, а по делу, от того, как я хотела жить и жила.