Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

И вот голова моя, чуть было не слетевшая с буйных плеч, снова появилась на солнце. Здравствуй, Ярило!

Я вышла по пояс не спеша, словно Афродита из пены. Да, пены там, внизу, осталось немало!

Прав был старик Эйнштейн: время относительно. Там, внизу, прошла длинная и глухая вечность, а здесь — всего несколько минут.

Туристы восторженно бежали к корме, не желая терять из виду купающихся белых верблюдов: удастся ли увидеть такое чудо еще? Да, это вряд ли удастся! Но верблюды были еще тут, плавали совсем рядом, прямо за кормой. За сколько же мы там, внизу, управились со всеми делами? Да, быстренько, в хорошем темпе, пока проплывали верблюдов... жаль, что окно, в которое я глядела, заклеенная, с последней надеждой, выходило не в сторону верблюдов... А может, это и хорошо? С этого борта многолюдье, и портье, глядишь, постеснялся бы свешиваться с этой стороны, и я была бы уже на том свете — как это странно, не увидела бы уже этого ничего. Ни ярко-синего африканского неба, ни мутно-зеленой, идущей водоворотами воды... Верблюды меня спасли: отвлекли всех от моего спасителя! Ура! Я радостно вскинула загорелые руки. Наш теплоход прошлепал за это время всего несколько десятков метров. Я подошла к Мите, все еще читающему ту же статью — про моды — во французском журнале, вырвала из его пальцев журнальчик и выкинула его за борт. Пусть считает это легким упреком за свое бездействие.

Митя обиженно поглядел из-под кепочки:

— Ну что?.. Насосалась?

— Ага! Пойдем купаться! — Я сдернула его за руку с топчана.

Вокруг бассейна млели наши, совсем уже превратившись в термоядерную плазму, из которой солнце и состоит.

— Пошли купаться! — предложила я всем.

— Пошли! — откликнулся Цыпа, заскучавший без Сиротки, и вскочил.

За ним бодро встали Гуня и СН. Мы вместе — нас стало пятеро — взялись за руки и прыгнули в бассейн. Бр-р-р! Свежесть и даже холод.

Попрыгав и поныряв, мы выскочили, мокрые, как черти, оставляя на сухом дереве палубы босые следы. Я поставила кассету «Сан шайн регги», и мы все стали плясать, стараясь согреться.

И тут, как чертик из табакерки, выскочил портье — даже сразу и не узнала своего любимца. Он был теперь в пестрой африканской одежде, босой, в длинной расписной рубахе и расшитой сверкающей шапочке. Несколько ниже его живота болтался подвешенный яркий барабан в форме полуяйца. Портье издал вдруг истошный, ликующий вопль и забарабанил, приплясывая. Вот где, оказывается, подлинный его талант, а остальное все так, рукоблудство. Тут же на палубу выскочило еще несколько таких же ярких африканцев в фиолетово-желто-зелено-красных рубахах, с барабанами большими и малыми, с сопилками и зулейками. Ритм крепчал, ускорялся — мы старались не отставать. «Где раньше были эти красавцы? — отплясывая, пыталась понять я. — Так это же наша команда, больше некому!» И вдруг я увидела, что нам навстречу движется такой же корабль — с веселой толпой, пляшущей на верхней палубе, и там, похоже, с туристами пляшет вся команда. Управляемся ли? Или врежемся в ритме танца? Мы оказались бортами совсем рядом и — мгновенно, по лицам, узнали друг друга: земляки!

— Здорово, ребята! Вы откуда? — заорали со встречного.

— Из Питера! — зычно рявкнул СН.

— А мы с Урала!

— Ур-ра-а!

Борта наши все сближались. Можно было перепрыгнуть туда и дальше жить на Урале.

Управляемся ли?.. Разойдемся ли?.. Разошлись!

Сдача Осириса

И этот миг и был, наверное, самым радостным в путешествии.

Потому что в следующую секунду на палубу выскочила Сиротка с воплем:

— Они убьют друг друга!

— Ура-а-а! — откликнулись радостные уральцы, уплывая.

Сиротка скрылась, и мы, продолжая пританцовывать, стали спускаться по трапу, за нами приплясывали оживленные французы, по-прежнему уверенные, что они участвуют в каком-то игровом шоу, типа тамошнего «Форт Байард».

Мы протанцевали по жилому коридору, по железной уже лесенке (совсем другие звуки!) стекли в сумрачный, глухой трюм и растеклись по стенкам. Посреди трюма стоял «гроб тети Мары» — оказывается, с нами, проказник, плыл, — а вокруг него, сверкая ножами, танцевали Михалыч и Март.

Март дрался по-андалузски — привстав на цыпочки, подняв нож в руке, резко полосуя пространство кривыми молниями. Михалыч держал нож по-наваррски (а может, по-поварски, а может, по-воровски), просто и уныло приставив его рукояткой к своему огромному животу, поглядывая на «балет» противника как бы сонно, но цепко — и почти не двигая ножичком, чтобы уж сунуть, так наверняка... танцуй, танцуй, усмехались его глазки, все равно на кончик напорешься!

Чего зря размахивать?

Михалыч, видимо, выследил Сиротку и слегка придушил ее у гроба: у самого Михалыча пытались товар увести!

Сиротка, видимо, завопила, в вихре танца мы этого не расслышали, но кто надо расслышал — и на Михалыча белым вихрем кинулся Март.

Французы тоже потекли за нами и тоже с азартом наблюдали за событиями, свешиваясь в трюм, — их явно увлекло это русское шоу-соревнование, типа их французского телевизионного, но только похлеще.