Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Медленно и торжественно — сначала голова в уборе жреца, затем украшенный таинственными амулетами хитон, затем ноги — возник на палубе незнакомый прежде персонаж... Ах нет, знакомый — портье, только уже в другом каком-то образе. На все руки мастер... Тьфу, тьфу, что я такое говорю?

В левой руке его свисал ослепительный золотой диск, обозначающий, видимо, само солнце, а в правой был жезл в форме молотка. Он постоял довольно долгое время неподвижно, потом стал медленно приближать молоток к диску, и над широким сверкающим Нилом поплыл звон. Что бы это значило? Первый раунд? Однако более смекалистые (или более опытные?) наши попутчики-французы просто стали переворачиваться на своих топчанах с животов на спину или наоборот... Переворачивайся, берегись бога Ра!

Однако, именно когда истаял звук гонга, голова Михалыча окончательно скрылась внизу... Первый раунд?

Ладно! Обойдутся без нас. Я блаженно вытянулась на топчане. Я вовсе не предчувствовала тогда, что это блаженство может быть последним. Откуда? Солнечная река, тропические зеленые бухточки по берегам, тихие, сверкающие гладью, потому что там нет волн.

— Вы заметили? — Благодушная, милая беседа. Цыпа обращается к СН. — Абсолютно мертвая река. Ни лодки, ни катера!

— Так делом занимаются — пашут! — так же благодушно отвечает СН. — Это наш обалдуй может день просидеть ради дохлой плотвички!

Приятно слышать умные разговоры двоих опытных благожелательных людей, чувствуя всей накаленной кожей небесную ласку.

— И вы заметили — пустые берега. Только плантации — ни одного дома, даже самого бедного, не говоря уже о виллах! Наши бы уже тут поднастроили! — Мудрая усмешка СН.

— Ну, тут еще надо учитывать разлив. Дома строят там, подальше. Э-хе-хе! — видимо вспоминая далекую египетскую службу, да и вообще все, прокряхтел Цыпа.

Приподнявшись, я смотрела из-под кепочки на западный берег, к которому, видимо по причине изгиба фарватера, мы подплыли сейчас совсем близко. Берег Мертвых. Действительно, ни души. Но все ухожено. Двухэтажная зелень — внизу густо, как камыш, сахарный тростник, этажом выше — зеленые веера финиковых пальм. Я снова блаженно упала на спину.

— Верблюды! Белые верблюды! — вдруг дико завопил Гуня.

Все поднялись и повернулись туда, куда он показывал. Таким восторженным и счастливым я видела его в первый и в последний раз в жизни. Действительно, белые верблюды, причем они не просто так стояли в воде, а купались, очень своеобразно. Быстрой, слегка раскачивающейся и приседающей походкой они разбегались по склону воронкообразной песчаной бухточки и с размаху врезались в воду, как спущенный на воду корабль. Они неслись все глубже с огромной силой и скоростью, вздымая бешеные брызги, лишь слегка отвернув от них маленькую брезгливую мордочку. Потом вдруг шум и брызги резко обрывались, и наступала спокойная солнечная тишина, блаженство — верблюды плыли, как лебеди, изогнув гордые шеи.

Потом они один за другим, переплыв эту неширокую бухточку, снова вдруг вздымали шум и брызги, раскачиваясь, словно передние и задние ноги были у них от разных существ, выходили на берег и, постояв, пускали по телу сладкую судорогу, сияющие брызги летели, и даже у одного из них над горбом я вдруг заметила маленькую радугу и показала Мите.

— Ну что же. Неплохо. Но слабовато! — проговорил он снисходительно.

— Тебе все слабовато! — Я натянула его кепчонку на нос. — Ну все! — Мне надоело безделье, я поднялась. — Схожу в каюту. Принести тебе что-нибудь?

— М-м-м... хересу, пожалуй, — благожелательно промычал Митя, и это чуть не стало последним, что я услышала от него в этой жизни.

Но в ту секунду я абсолютно ничего плохого не чувствовала. Ни ветерка. Что плохого может произойти в этом сладостном зное, среди роскошных зеленых берегов? Да, конечно, люди не идеальны, но в этой атмосфере счастья, растворенного тут всюду, пора забывать уже наши северные болячки и не расчесывать их. Наслаждайтесь.

Я по дороге к лестнице глянула на наших, раскинувшихся на топчанах. Нега! Блаженство! И не будем прерывать их, пока не кончился наш земной, ну, во всяком случае, хотя бы наш водный путь.

Я стала спускаться вниз по лестнице, погружаясь во тьму: сначала длинные мои гладкие ноги, потом аккуратный мой живот, потом вольно раскинувшаяся моя грудь, еле сдерживаемая маленьким, почти детским сарафанчиком. Я так чувствовала свое тело, потому что по мере погружения в темноту его охватывал какой-то озноб. «Бывает! — Я пыталась успокоить себя. — Перегрелась! Слегка охлажусь!» Но что-то во мне предчувствовало, что будет не «слегка», а что-то серьезное. Нога вопросительно зависла над ступенькой, голова моя была еще над палубой, грелась солнцем, сейчас словно разлившимся по широкой воде.

Ну что ж: вон лежит счастливый, беспечный Митя, натянувший на нос кепочку и лениво рассматривающий французский, кажется, журнал, принесенный ленивым ветерком в его руки.