Евангелие от психопатов

Катерина волнует, – она не слишком молода, но ещё не стара; далеко не глупа, но и толком не отёсана, при необходимости, её легко можно заткнуть. Она так занятна и хороша сейчас, что овладеть ею – это большой азарт для мужчины-охотника. Если бы федеральный закон допускал подобное, голову Катерины вполне можно было бы прибить к стенке в одном ряду с оленями и антилопами в охотничьем зале, увековечив очередную победу Дэвида соответствующим трофеем. Вещественное доказательство великолепия Дэвида номер тысяча двадцать один: теперь покорена ещё и русская женщина. Но Катя не даёт Дэвиду победить себя. Она сидит на чёрной софе в этой невероятной спальне старого мальчика, возомнившего себя королём. Катерина неотразима в своём белом кружевном платье, длина которого позволяет лишь догадываться о форме её ляжек. Рядом на резной тумбочке с позолотой – его вино и её тоник, без джина. Воспитанная на развалинах коммунизма, Катерина решила ни на секунду не терять бдительности, находясь в логове идеологического врага; алкоголь здесь категорически неуместен, – оставить самогонку для встреч с односельчанами. Катя осматривается, сидя в спальне расшалившегося поседевшего мальчишки-фантазёра. Он выдумал себе несуразную кровать, с шестами и балдахином, обрамлённым золотой бахромой. Видно, что бельё на кровати – цвета африканской фиалки, такое бы на мантию Гарри Поттеру, но никак не на постель пожилому адвокату.

– Что мне сделать, чтобы ты, наконец, расслабилась? – спрашивает Дэвид, его очки похотливо мерцают в комнате, наливающейся, в тон постели, лиловой акварелью сумерек. Ясно, что он имеет в виду. Тур по замку подошёл к своему логическому завершению; старый граф Дракула приземлил принцессу на диван и уже проверяет языком остроту своих сточенных клыков. Белое кружевное платье, прикрывающее ляжки, настолько бело, что её светлая кожа кажется золотой на его фоне. Длинные волосы Катерины, туфли, чулки, осанка – вся она, на диване в спальне мужчины, которого ни капли не желает, – вот главная несуразица и нелепость этого дома. По сравнению с ней, смешные умывальники в виде лебедей с платиновыми клювами и позолоченные львы у входа в домашний кинотеатр кажутся просто апофеозом эстетического вкуса. Катя прислушалась к себе, пытаясь понять, зачем и почему она здесь. Да, ей хотелось бы так жить. Она нашла бы применение и лужайкам, и роялю, и библиотеке. Но, она ни капли не хочет этого мужчину. Совсем недавно её грудь разворотила любовь к молодому русскому; культивировать любовь к старому американцу возможности не представлялось.

Однако, это не важно, как она относится к этому человеку. Важно то, что мужчина и женщина находятся в спальне, – в сторону возраст, гражданства и идеологию. Лиловые простыни, золотая бахрома. Дэвид нервничает, Катина нерешительность и внезапная апатия не укладываются в его картину Вселенной, в которой он сам является точкой отсчёта. Даже после тура по его чудесному замку, прельстившему стольких женщин, она не сдаётся, не манит, и не отвечает. Лживый старик прибегает к последнему козырю: «В моей спальне не бывает женщин, на которых я не хотел бы жениться…» Это звучит жалко, но продолговатые очки торжествующе мерцают в опустившемся на них полумраке. Чёртов Синяя Борода! Сколько ж секретарш он замуровал в стене домашнего кинотеатра под эту байку? Катерину смешит её собственный чёрный юмор; красивый рот непроизвольно растягивается в улыбке, нелепость ситуации лишь усугубляется, адвокат поставлен в непривычное ему крайне невыгодное положение. Но, женщине его не жаль. Катя встаёт с дивана. Дэвид бросается на колени к её ногам, обнимая их, как избалованный эгоистичный мальчик обнимает матушку, в надежде выпросить дорогую игрушку. Это игра; в ней можно победить, лишь отказавшись играть вовсе. Катя задерживается на полминуты, сверху разглядывая себя и Дэвида. Невеста в белом кружевном платье и седой жених. Это уже было на картине Василия Пукирева. Об этом уже писал Андерсен, – крот и Дюймовочка. Но, её головы не будет среди трофеев американского адвоката. Она поднимает его и уходит, отстранившись.

Жди теперь мести, Катя. Нет никого ужасней, чем властный мужчина с уязвлённым самолюбием.

Персональный Иисус

Развод пришёл вместе с финансовым кризисом. Катерина пыталась устроиться на работу, но, на полдня её никуда не брали, – ни в еврейскую музыкальную школу, ни в бухгалтерскую фирму секретарём. Зарабатывала она себе с сыном на жизнь уроками игры на фортепьяно, благо, учеников сразу появилось восемь человек. Денег в те дни было в обрез, поэтому Катя экономила – готовила только ребёнку, аккуратно рассчитывая его рацион, чтобы хватало и на питательную еду, и на лакомства. Сама же она ела гречку, бутерброды и яичницу, недорого и без особых хлопот. Впрочем, такая диета её вполне устраивала, тем более, что это бедствие не могло продолжаться долго, – скорее рано, чем поздно, она нашла бы себе приличную работу, либо набрала бы ещё учеников и открыла студию.