Ever since we met (СИ)

Костер загорается медленно, будто нехотя. Саша сидит по-турецки с одной стороны, Ваня с другой. Ничего не начнется, пока костер не будет гореть так, чтобы его можно было оставить надолго без присмотра. Ничего нельзя начать без этого. Огонь — важная часть любого ритуала, не только этого. Огонь, и то, что в нем горит. В этом костре береза и ива, и травы ждут своего часа рядом. Саша камней, которыми кострище по кругу выложено, касается, подпитывает магией.

Они молчат. Это все еще слишком неловко, чтобы говорить.

Травы сухие, в порошок в ступке растертые, зачерпнуть в ладонь легко — ноги затекшие покалывает, хотя будто не так долго сидела. Пальцы пахнут мятой и полынью, когда она круг завершает и последнюю горсть кидает в разгоревшийся огонь. Травяной настой в термосе горький — Саша морщится, делая несколько глотков. Это для нее, не для него. Ему не все нужно из того, что нужно ей. Это она сегодня центральная фигура этого всего.

Не то чтобы она любит быть центром чего бы то ни было.

Благовония обязательно поджигать надо от костра, не просто так — Саша их передает Ване все так же молча, он без единого слова их расставляет вокруг камня. Она поверхности гладкой украдкой касается — теплая. Не то, чему не будешь удивляться, но удивление куда-то подевалось, будто бы и не до него. Эмоции в большинстве своем правда куда-то пропали, оставляя вместо себя пустоту, постепенно заполняемую тем, что осталось. Она помнит школьный опыт по физике, где из сосуда выкачивали воздух, и едва надутый воздушный шарик увеличивался. Ей кажется, немногие сохранившиеся эмоции так же растут сейчас, стремясь ее заполнить до краев. Дело, наверное, в настое — мало ли какие у него там побочные эффекты?

«Мать, помоги мне», шепчет она беззвучно, одними губами. «Помоги мне, сама я не справлюсь». Ей кажется смех чей-то на самой границе сознания — но кому тут смеяться? Кажется, вот и все. Саша тянется к резинке, что не дает ее косе растрепаться и расплестись — Ваня ее мягко ловит за запястье, заходит ей за спину, и косу, что сам же утром ей заплетал, распускает. Пальцы его касаются ее головы, массируют — она выдыхает, кажется, весь воздух, что в легких есть, глаза прикрывает, плечи ее опускаются, расслабившись. Она вся расслабляется, на самом деле — немного, не до конца, не совсем, но все же это работает, и за это она ему благодарна. Она ему за все благодарна, если уж на то пошло, так что, стоит ему руки опустить, она разворачивается и просто обнимает его, прижимаясь всем телом.

— Спасибо, — шепчет она так, чтобы он слышал, и это первое, что она ему говорит за последние несколько часов. — За все спасибо.

— Рано благодаришь, — отзывается он так же тихо, к ее виску жмется губами будто бы неловко немного. — А за что не рано, за то и не стоит.

Стоит, думает она. Его стоит благодарить за все, что он для нее делает. Она хотела бы значить для него столько же, сколько он значит для нее, но нет значит нет, и нет смысла грустить по этому поводу. Нет смысла, а все равно иначе не получается. И то, что он рядом, что не отказывает в помощи, что делает больше, чем она смеет даже мысленно попросить у него, кажется почти сказочным.

Нет, он прав, благодарить рано, если благодарить только за то, о чем она его просила. По внутренним ощущениям, время близится к полуночи, и тетя Ира сказала, что именно тогда лучше всего начинать, а значит, не стоит тормозить.

Раздеваться при ком-то неловко и неудобно, и в последний раз, когда она при Ване снимала одежду, он не смотрел, а она потом еще и в его футболку оделась. Теперь же так не прокатит — кожа к коже, вот что важно. Никакой ткани, ничего вообще, даже кулон придется снять. Цепочка почти путается в волосах, соскальзывает в последний момент — на ней нет застежек, лишь сплошные звенья, иначе нельзя было бы оставлять знак Матери на себе на время ритуалов. На время этого, с другой стороны, все равно нельзя. Саша взгляд через плечо бросает, убеждаясь, что Ваня в огонь смотрит, не на нее, и быстро, лихорадочно расстегивает пуговицы на рубашке, проклиная свое решение ее надеть — путается в них, шипит, одну чуть не оторвав, но скидывает, наконец, бесформенной кучкой ткани. Юбка отправляется следом, на землю, и ее хочется просто отпихнуть в сторону — Саша поднимает одежду, складывает аккуратно, давя дрожь в пальцах, заставляя себя собраться и не нервничать. Перед смертью не надышишься, и не получается не тянуть время. Не получается и не съежиться, пытаясь прикрыться, когда она видит, что Ваня, успевший футболку стащить, на нее смотрит.

— Не смотри, — требует она. Звучит жалобно. — Отвернись.

Он вместо этого ближе подходит и на землю садится почти нагло. Ей хочется что-нибудь ему сказать более резкое, что угодно, лишь бы он перестал смотреть, но не получается. Язык будто замерзает во рту, не движется как следует.

— Мне все равно придется посмотреть в итоге, Сашунь, — констатирует он спокойно, будто ничего такого и не происходит. — Ты же знаешь.